Книга Воды любви (сборник) - Владимир Лорченков

Спортивный зал очень похож на порностудию.

Все кричат, все мокрые, у всех красные лица, выпученные глаза и все, нет-нет, да поглядывают в сторону зеркала. Ну, или камеры. Единственное отличие: в зале люди трахают сами себя.

Как это не похоже на плавание!

Плавание – единственный спорт в мире, преисполненный достоинства.

Я часто размышлял об этом, когда заходил утром в свой зал.

Полузаброшенный, плохо освещенный зал с тремя потрескавшимися зеркалами на стенах. Назывался «Динамо». Когда-то здесь на стенах были прикреплены специальные тренажеры для пловцов. Со временем, когда ветры осени, времени и независимости, сдули с «Динамо» весь антураж, куда-то запропастились и тренажеры. А на стенах остались дыры. Окна были немытые, и держались на гвоздях и изоляционной ленте. Дерматин на скамьях давно потрескался, «шведская стенка» напоминала Пизанскую башню – опасным наклоном, – а часть снарядов была сварена вручную. Гантели выдавали под расписку. Но их все равно воровали. В плохую погоду осенью с потолка капала вода, и тогда сотрудники бассейна ставили на пол пустые ведра.

Я не сказал?

Конечно, это был бассейн. Вернее, бывший бассейн. Дело в том, что воду на «Динамо» слили, всего год спустя после моего здесь появления.

Мне никогда не везет, да.

И в немытые, но все-таки пропускавшие свет, окна зала, можно было увидеть пустую чашу бассейна.

Бывшего бассейна.

* * *

Так или иначе, а выбора у меня не было.

Я вернулся на «Динамо», когда почувствовал, что так дальше продолжаться не может. Я плохо себя чувствовал, плохо выглядел, и от меня ушла жена. Как раз после рождения нашего сына. Кажется, она что-то говорила мне в тот момент, когда собирала вещи, но я, если честно, не очень хорошо соображал. В то время я работал в газете, и пили мы там не то, чтобы очень много.

А очень-очень-очень много.

Так что, проснувшись после ухода жены, я поползал немного по квартире – тошнило, кружилась голова, и четыре раза я падал в обмороки, приноровившись заваливаться головой вперед, чтобы не удариться затылком, – и решил навсегда изменить свою жизнь. Звучит обнадеживающе и самоутверждающе. Проблема была лишь в том, что менять ее, жизнь, мне больше было не для кого.

Предвосхищая – нет, она никогда больше ко мне не вернулась, я потерял ее навсегда.

Совсем как российские литературные критики – совесть.

Да, разумеется, как и всякий журналист, я мечтал написать Книгу, и постоянно ныл про «российских литературных критиков, потерявших совесть».

И собирался сделать это каждый божий день, да все было как-то некогда. Ну что же, подумал я, когда подполз к ванной и, собравшись с силами, блеванул прямо возле нее, а не в коридоре – уже прогресс! – сама жизнь дает тебе шанс, малыш. Теперь ничто не отвлечет тебя. Единственное «но», подумал я, стоило бы заняться каким-нибудь спортом. Ну, чтоб совсем плохо не было. Каким спортом, правда, я не очень понимал. Единственное, чем мне довелось заняться в юности, было плавание. Благородный, аристократический спорт.

Наш тренер так и говорил:

– Благородный мля на, – говорил он.

– Аристократический в…, – говорит он.

– Спорт, в рот его, – говорил он.

– Вот что такое плавание, – говорил он.

– Самураи в древней Японии, – говорил он.

– То есть мля гребанные самураи в ее рот Японии, – говорил он.

– Приравнивали плавание к гребаному владению сраным мечом, – говорил он.

– В Средние на ха века, – говорил он.

– Херовы рыцари считались неполноценными, – говорил он.

– Если не умели мля на ха плавать, – говорил он.

– Понятно теперь, животные, – говорил он.

– Чем именно мы занимаемся? – говорил он, и добавлял.

– Мля на ха, – добавлял для профилактики он.

Честно говоря, я до сих пор не понял, почему он так страшно ругался. Версий было несколько. Поговаривали, что он был выходец из еврейской интеллигентной семьи, а все евреи-интеллигенты пытаются быть «ближе к народу», не знают его, и поэтому думают, что им надо ругаться пострашнее. Но какое отношение к народу имели мы: группа подростков лет 14, половину из которых должны были отсеять за бесперспективностью в следующем году? Мы плавали по 12 километров в день, кое-кто среди нас начал курить – как обычно, это были самые талантливые, – и нас тошнило от воды. В прямом смысле. Так что я даже не очень расстроился, когда не прошел отбор. Хотя определенных успехов достиг. Выполнил норматив кандидата в мастера спорта. 200 метров спиной. Господи боже, поглядели бы вы при этом на моего тренера! Он, бедняга, с ума от радости чуть не сошел.

– Умеешь же мля на! – кричал он.

– Первое место чемпионата республики! – кричал он.

– Лоринков, боец!!! – кричал он.

– Я всегда знал что ты мля на ха с характером, – кричал он.

Парни одобрительно похлопывали меня по плечу, а из группы девочек одобрительно поглядывала Лена, дочка тренера, брассистка. Я смущенно улыбался. Я единственный знал, что я вовсе не с характером.

Конечно, я был самозванец.

Почему-то все думали, что я боец. Это все из-за фигуры. Я с детства был коренастым, плотным, живым мальчиком. Меня постоянно пытались переманить в секцию тяжелой атлетики. У меня был превосходный аппетит и я был силен, в 11 лет жал 60 килограммов. Если я не мог выжать, то не скулил, а кричал и все равно жал.

Такому Положено быть бойцом.

От меня всегда ждали этого, так что я всячески выпендривался и придуривался, разыгрывая из себя неукротимого спартанца. Тем более, что и книжку про «Советских командиров» я купил, и все про этих в зад их спартанцев знал. Нет, я вовсе не из интеллигенции, а если словосочетание «в зад их, спартанцев» вызывает у вас недоумение, вы, значит, совсем незнакомы с историей древней Греции. В отличие от меня. Впрочем, неважно.

Важно, что у меня была репутация бойца.

А я-то на самом деле, ну, или как говорят – в глубине души, – вовсе им не был.

Мне всегда казалось, что если я взгляну в зеркало, то увижу там не бельгийского тяжеловоза, как в шутку окрестил меня рослый и тонкокостный брат, – для него единственного я никакой загадки не представлял, – а изящного, грустного, задумчивого эльфа. С крылышками на ножках. Это был диссонанс внешности и внутреннего образа. Он преследовал меня с детства, и я прекрасно знал, что я вовсе не такой, каким меня представляют. Я был задумчивый, грустный, меланхоличный мальчик, которому насрать было на Мяч, на Команду, на Соперничество, на Успехи. Все, чего я хотел, так это писать в свою зеленую тетрадочку в клеточку очередную главу приключенческого романа про индейцев-сиу – «вождь Каминола приподнялся над прериями и горделиво распрямил спину под палящим солнцем пампас» – и дружить с девочками. Побольше дружить с девочками. Изящные, красивые, с удивительной кожей – иногда мне казалось, что она у них просвечивает, в колготках, платьицах, джинсах, юбках… Они были с другой планеты, они ничего общего с людьми не имели. Особенно с тошнотворными, нудными, скучными, с вечными потугами на лидерство или юмор, сраными недомерками-мужчинами.