Книга Замурованная. 24 года в аду - Найджел Которн

Но сейчас он был жалким и разбитым стариком на склоне лет, таким далеким от образа деспотичного тирана. «Фрицль был мужчиной невероятной сексуальной энергии, – сказал Польцер. – А если вы посмотрите на него сегодня, то вряд ли поверите, что он мог быть способен на такое».

Он даже отдавал Фрицлю должное за то, что тот в конечном счете позволил своей тайне быть раскрытой, после телевизионного обращения доктора Райтера к Элизабет с просьбой откликнуться и помочь ее дочери. «Тогда Йозеф Фрицль единственный раз показал свою человеческую сторону и позволил своей дочери Элизабет покинуть подвал, чтобы она могла вернуться к Керстин, – сказал Польцер. – Вероятно, он понимал, что так не может длиться вечно. Возможно, он чувствовал, что силы покидают его». Это признавал и сам Фрицль.

Также Польцер утверждал, что Фрицль действовал в одиночку. «Мы не рассматриваем это дело как преступление при участии сообщников», – объяснил он прессе. Впрочем, он отметил, что странным образом дело привлекло внимание полиции благодаря анонимному сообщению. «Но знать о преступлении еще не значит быть его соучастником, – поправился он. – Автор хотел остаться неизвестным, и мы следуем этой просьбе».

Позже он отказался от столь категоричных заявлений: «Мы думаем, что действовал Фрицль один, но не можем исключить возможности того, что кто-то был в курсе происходящего в подземелье».

Представители СМИ мгновенно засыпали его вопросами, но он наотрез отказался отвечать подробнее. Как он мог быть уверен, что жена Фрицля Розмари ничего не знала, если ее еще даже не допрашивали?

«Вы считаете, хоть одна женщина в мире способна принять такое?» – спрашивал он. Он считал, что молчание кого-то в подобных обстоятельствах попросту «попирает все законы логики». «Какая женщина стала бы молчать, если бы знала, что у ее мужа семеро детей от ее дочери, которую он держит узницей в подвале?» – вопрошал он.

Когда журналисты не приняли его слова всерьез, он ответил: «Позвольте задать вам один вопрос: как вы можете быть уверены в том, что она знала?» Он, по-видимому, был раздражен тем, что под вопросом оказалась женская честь Розмари. «Мир самой фрау Фрицль рухнул», – настаивал он. Немыслимо, чтобы она оказалась в курсе, и, следовательно, это не было правдой.

Но школьная подруга Элизабет, Криста Вольдрих, убеждена, что Розмари Фрицль виновна уже в своем бездействии, в том, что не предприняла ни малейших усилий, чтобы разобраться в том, что случилось с ее дочерью. «Я не понимаю, почему в какой-нибудь момент она не воспользовалась такой возможностью – хотя бы в один из тех отпусков, когда его не бывало по месяцу, – чтобы взять все в свои руки и сказать: это мой ребенок, и я хочу знать, где она и что с ней, – возмущалась Криста. – Почему моя дочь оставила своего ребенка, даже трех детей, на пороге моего дома? Как мать она бездействовала. Я не могу понять ни ее поступков, ни поведения властей».

Местный журналист Марк Перри, который освещал это дело с момента пропажи Элизабет, полагал, что Розмари, будучи любящей бабушкой, хотела, чтобы их семья выглядела идеальной, хотя практика в конечном итоге показала прямо противоположное. «Если бы Розмари Фрицль не сохраняла семью так долго, все могло бы проясниться гораздо раньше, – записал он. – Но она хотела представлять идиллическую семью хотя бы внешне: с тремя прекрасными детьми, которых усыновила и кому была замечательной бабушкой, она дала им любовь, которую не могла дать их мать. Таким образом, она и вправду была соучастницей жестоких деяний своего мужа, но лишь неосознанно. Но как ее можно обвинить за это? Все, чего она хотела, – дать троим детям, якобы оставленным матерью, нормальное детство».

Не отказываясь от слов о том, что Розмари оставалась вне подозрений, полиция сообщала, что она все еще находится в состоянии, неподходящем для допроса. Она была направлена в психиатрическую клинику – вместе с Элизабет и своими внуками, – где они проходили курс семейной терапии. Потом Польцер решил подстраховать свои позиции. «До сегодняшнего момента еще ни один человек не был заподозрен в соучастии, – сказал он. – Мы продолжаем настаивать на том, что наше расследование пока не дает повода подозревать кого-либо. Это может быть нелегко понять, но женщина, поднявшая на ноги семерых детей, не может беспокоиться обо всем или уделять своему мужу столько внимания, сколько могла бы, будь у нее более маленькая семья».

Образцы ДНК, взятые из подвала, показали, что кроме самого Йозефа Фрицля и его пленников звуконепроницаемую подвальную комнату никто не посещал – хотя это не исключало предположения о том, что кто-то еще мог знать о том, что происходит в подвале. Но Фрицль был щепетильным и скрытным человеком, который вполне мог вести двойную жизнь так, чтобы никто не узнал об этом.

«Вплоть до нынешнего момента у нас есть только один подозреваемый, и я хочу заметить, что есть определенная логика в том, что этот человек не стал никому рассказывать о своих грехах, – сказал Польцер. – Потому что для него был только один способ держать это в секрете ото всех так долго – скрывать это».

2 июня прокурор Герхард Зедлацек отказался от версии о том, что у Фрицля могли быть сообщники. А осажденный Франц Польцер был вынужден признать, что это дело вызывает «миллион и еще один вопрос без ответа». Столкнувшись с международным негодованием, Польцер пообещал, что все они будут решены, – для этого было необходимо склеить воедино все фрагменты порочного прошлого Фрицля.

Когда вопрос о Фрицле более-менее прояснился, журналисты обрушили на Польцера новый шквал вопросов о расследовании австрийской полицией дел пропавших людей. И в конце концов, почему полиция, социальные службы, врачи и учителя школы, куда ходили дети Фрицля, почти четверть века не замечали ничего необычного? Отбиваться от нападок предстояло и местному правлению, которое обвиняли в том, что и они не замечали подозрительных признаков, окружавших жизнь этого дома.

Ганс Хайнц Ленце имел возможность показать репортерам документы, доказывающие, что разрешение совета на взятие под опеку и усыновление троих детей Фрицля было совершенно законно. «Я просмотрел документы по усыновлению и не увидел там никаких причин для разбирательства, – сказал Ленце и продолжал, защищая работников соцслужб, которые надзирали за детьми: – Не было и намека на халатность. Их не в чем подозревать».

Он отводил от властей, которые оформили Йозефу Фрицлю опеку над тремя детьми, критику по поводу его криминальной биографии. Его досье было изучено, и никаких документов, касавшихся его прежних преступлений на почве секса, найдено не было. Социальные работники регулярно навещали Йозефа и Розмари Фрицль после передачи им прав опеки и двадцать один раз посещали их дом. Они повторяют, что в течение своих обычных визитов не замечали ничего подозрительного. Впрочем, они никогда не заглядывали за дом, но у Ленце было объяснение и этому: «Герр Фрицль был главой семьи, командиром, поэтому вполне имел право распоряжаться некоторыми участками своей территории единолично. Но как это может привести к подозрениям, что там, под замлей, у него живет вторая семья? Как такая идея может прийти в голову? Теперь все умные, когда все уже позади».