Книга Дневник добровольца - Дмитрий Артис

Днём была тишина. Напряжённая. Ни одного выстрела. Пара-тройка прилётов не в счёт. Ночь, наверное, опять бессонная будет. Последние три ночи тяжкие.

Днём хапанул апатии. Гонять буквы не мог. Казалось, что нет конца этой войне. Накопленная усталость даёт о себе знать.

13 сентября, 09:59

Осенний холод основательно наполняет пространство. Не думаю, что температура меньше плюс десяти градусов, но воспринимается как минусовая. Надел две пары тёплых носков. Ноги промерзают. Летние спальники не спасают. Кому достался зимний, считай, повезло. Мне не повезло. Зато у меня котята. Они выросли. Меньше играют. Только спят и охотятся. Когда забираюсь поспать, беру их с собой в качестве грелки. Котят устраивает непыльная работёнка, которую им подкидываю, — греть меня. С двух боков подпирают и спят вместе со мной. На войне научился ровно спать, не ворочаясь, поэтому не боюсь, что раздавлю. Да и раздавить таких здоровяк уже невозможно. Сами кого хочешь.

13 сентября, 14:52

Когда замыкает от усталости и бессонных ночей, разговоры звучат приблизительно так:

Сергеич. Наши укропских птичников разобрали.

Луч. Давно говорю, не надо по птичкам работать.

Сергеич. Что ты говоришь?

Луч. Говорю, по птичкам не надо.

Сергеич. А я говорю, что птичников разобрали.

Луч. …И я говорю, что надо не по птичкам.

Сергеич. Что ты говоришь?

Луч. Ты меня не слышишь!

Сергеич. Я тебя слышу. Птичников разобрали!

Луч. По птичкам не надо работать.

Сергеич. Зачем по птичкам работать?

Луч. По птичкам не надо, не понимаешь?

Сергеич. Чего не понимаю?

Луч. Что по птичкам не надо работать!

Сергеич. А по кому надо?

Луч. По птичникам!

Сергеич. Наши разобрали птичников…

Луч. Давно говорю, не надо по птичкам работать…

Валяюсь от смеха. Театр абсурда.

14 сентября, 11:17

Слышу электронный лай собаки. Это сигнал ротации у немцев. Смена на постах. Они выходят убивать русских под собачий лай.

Во второй половине дня, пока ещё не стемнело, ползу на свой участок войны в одиночку. На той стороне стены меня ждут. Там сидит мой немец, которого я никогда в глаза не видел. Он меня тоже никогда не видел. Если бы мы увидели друг друга, кто-то из нас был бы уже мёртв.

Немец сидит на возвышенности. Чтобы увидеть меня, ему необходимо подойти ближе к спуску и высунуть голову. Он этого не делает, потому что боится. Чтобы мне увидеть немца, нужно выйти из-за стены и подняться вверх на возвышенность, где он сидит. Я этого не делаю, потому что не дурак.

Не хватает угла обзора. Траектория полёта пули каждого из нас проходит над головой противника. Его выстрел — сверху вниз — надо моей, а мой — снизу вверх — над его.

Мой немец знает, во сколько я прихожу. Он приветствует меня короткой очередью. Я ему отвечаю. После приветствия начинается наша война. Он пытается понять, в каком именно месте я нахожусь, и если уж не убить рикошетом или бетонными брызгами, то хотя бы напугать. В ответ я бью по возвышенности, за которой он прячется. Наша перестрелка похожа на разговор. Он задаёт тему, я подхватываю.

Не знаю, как он выглядит, но знаю, что он чувствует. Это понятно по характеру стрельбы. Знаю, когда он спокоен, когда нервничает, когда злится. Я умею нервировать. Он понимает это и нервничает ещё сильнее.

Вот он надменно стреляет — дескать, лови, русская свинья! Выстрел звонкий. Пуля попадает в железобетонные перекрытия. Я инстинктивно пригибаюсь и даю ответную очередь: «Отсоси!» Он повторяет. С каждым новым выстрелом отрезок тишины уменьшается. «На, на, на-на, на-на-на, — стреляет он. — Посолю тебя и высушу, буду хрустеть тобой, как сухариком под кружку баварского пива!» — «Трах-тах-тах», — смеюсь в ответ. Он не унимается: «Мои дети будут есть твоё сало!» — «Чувак, у меня нет сала, я худой, как плющ!» — «А если найду?» — «Ищи!»

Мы ползаем по разные стороны бетонной стены, стреляем в сторону друг друга, меняем позиции, опять стреляем. В это время парни, которые на отдыхе, пьют чай и смотрят фильмы на телефоне. Кто-то готовит дрова, кто-то идёт за водой. На нашу войну никто не обращает внимания. Наша война больше напоминает детскую игру, нежели кровопролитный бой.

Наконец мне надоедает возня. Я присаживаюсь на кусок трубы, лежащий на полу, закуриваю. Он стреляет, я не отвечаю. «Ты где?» — стреляет один раз, другой. Я молчу. Немец начинает беситься. Чувствую, как дрожит автомат у него в руках. Выстрелы неровные. То в одно место пальнёт, то в другое. Не отвечаю. Моё время заканчивается. Меня меняют. Пара-тройка часов на сон, еду, туалет, и я возвращаюсь к нему.

Стемнело. Вечером работаю с Пианистом. Пианист в нашей войне не участвует. Сидит в укрытии, за мешками с песком, курит, пьёт чай с баранками или спит.

Немец начинает. Он грозится повесить меня, четвертовать и колесовать. Он обещает вырезать всю мою родню, отыметь всех моих женщин и продать на органы всех моих детей. Я только смеюсь в ответ. Смех его пугает. Поэтому я всегда смеюсь. А Пианист похрапывает.

В пять утра светает. Слышу электронный лай собак. Моего оппонента, разгорячённого, злого, с капающей изо рта слюной, меняют. Он уходить не хочет, доплёвывает последний магазин, матерится и замолкает. «До вечера, дурилка», — стреляю вдогонку, снова закуриваю, бужу Пианиста и жду конца смены.

14 сентября, 13:38

Сергеич наливает из котелка остатки борща. Решил доесть второй порцией.

Сергеич. Все поели?

Луч. Я не ел…

Сергеич. Не ел? Я же спросил перед тем, как налить себе, все ли поели? Там немного оставалось. Совсем чуть-чуть, тебе бы не хватило. Ну и почему ты промолчал? Я громко спросил. Спросил у всех. Думал, что поели, решил доесть остатки. Да тут по бокам только гуща налипшей была, остальное вода! Теперь ещё и котелок придётся мыть. Почему ты не сказал, что есть хочешь?

Луч. Я не хочу есть.

Сергеич. А есть надо. Хотя бы раз в день горячее. Надо было сказать, что не поел.