Книга Янка - Тамара Михеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Янка уставилась на дядьку: ничего себе признаньице!
– Угу. Но только веревку. Потому что… ну, было видно, что денег немерено у людей, вся снаряга такая модная, навороченная. Рассуждали мы примерно так: возьмем два мотка веревки, нам ее негде больше брать, а тут видно, что полно всего. Дураки мы тогда были ужасные. В общем, забрали веревку, все остальные вещи снова прикрыли и удрали. День-два переждали в лагере – никто вроде не ходит, свою веревку не ищет. Ну и ладно, решили мы, значит, им она не больно и нужна. И начали на ней тренироваться. Я и еще два моих приятеля. И вот один раз подо мной веревка эта лопнула. Хорошо, что недалеко от земли. Я только ушибами отделался. А года через два в одном походе встретился с семьей: муж, жена и сын. И они рассказали мне, как у них однажды веревку тут украли. Ничего не взяли: ни рюкзаки, ни железо, только веревку. А они хотели лезть в одну пещеру на Караби, в Бузлук. Это одна из самых больших пещер у нас, необорудованная. Ну, а раз веревку украли, полезть они не смогли. Вернулись домой ни с чем, расстроенные, конечно, злые… А дома узнали, что веревка бракованная была, вся партия. И если бы они на ней полезли, то обязательно бы разбились.
– Получается, вы спасли им жизнь? – насмешливо спросила Аннушка. – Тем, что своровали?
– Получается, так, – спокойно ответил Тарас и смотрел по-прежнему на Янку.
– Как же вы на ней не разбились с друзьями? – спросил Герка.
– Ну, в нас весу-то было… не взрослые же еще. И лазили невысоко, тренировались только.
Ночью поднялся ветер. Он шел по кронам деревьев семимильными шагами, ровный, большой, он гудел всю ночь где-то там, высоко, где только звезды и небо. Янка лежала в палатке и думала про Тарасову историю. Почему он ее рассказал? Будто ей одной? Что он имел в виду? Что плохой поступок не всегда плохой? Если он про папочку, то зря старался, она его никогда не простит! Но тут же Янка поняла, будто по голове ее стукнули: это не про папу, это он про Таля! Да, ну и чью жизнь спас Таль своим поджогом? Вон какие страшные ожоги у Тараса, как его Юля только не бросила. Янка чувствовала: еще немного, и она поймет, что хотел сказать Тарас своей историей, еще чуть-чуть, и она поймает его мысль за хвост… Но сон накатывал волнами, а мысль ускользала.
И второй день, и третий они шли и шли. Уставали уже меньше, втянулись. Горизонты распускались сказочными картинами, в которых было так много воздуха и света, что хотелось зажмуриться или закричать от восторга. Они и кричали.
На поляне МАН[2] все опять бросились фотографироваться. Рябинин схватил Янку за руку и потянул за собой. За талию обнял, так по-свойски, что она даже не успела посопротивляться. Ивлин щелкнул фотоаппаратом.
– Фотографию-то пришлешь? – еще не освободившись из кольца Сашкиных рук, тихо спросила Янка.
– А надо? У тебя вроде бы личный фотограф появился? Как уж его там… Глеб Арсеньев?
Янка чуть не поперхнулась. Ага. Комментарии мы не оставили, но просмотреть просмотрели. Отслеживаешь, значит, Сашенька, наблюдаешь? Молча, издалека? Ладно… Вдруг Янка поняла: она совсем забыла Глеба, он был где-то в другой жизни, другой реальности, такой далекой, что даже смешно: как она могла его любить и надеяться на что-то?
Тарас сказал, что пора двигаться дальше, и все застонали, заныли, набрасывая рюкзаки. Одна Варя все делала молча и в ту же секунду.
На Демерджи их опять настиг дождь, и пришлось ставить палатки и отсиживаться в них. После дождя Янку с Майкой отправили мыть котлы – они были сегодня дежурные. Пока отмывали остатки обеда, Янка рассказала про Таля. Про его отца и про то, как она им помогала.
– В общем, хорошо, что вы приехали. Я бы все равно не смогла поехать домой. Все деньги на них ушли.
– Ну и глупо, – сказала Майка.
– Глупо? Май, им реально есть было нечего!
– Ты, Янка, ненормальная! Ну что ты можешь? Ты хочешь в одиночку мир исправить. А его никто не исправит, – Майка смотрела то ли насмешливо, то ли участливо, и это разозлило Янку еще больше.
– Ну и что! Я и не собиралась ничего исправлять, просто… мне самой так спокойнее, и вообще. Пусть я только одному человеку помогу, не имеет значения! И не говори, что это эгоизм!
Майка плечами пожала: мол, и не думала даже. И было понятно, что как раз это она и хотела сказать.
– Ты не видела, как они жили, Май. Ну ладно Таль, он уже большой, но вот сестры его, особенно Маруська… Представляешь, она ни разу в жизни не ела шоколадных конфет! Я когда к ним пришла, принесла, она тогда их только попробовала!
– Ну и что? Подумаешь, конфеты!
– Ну да как… – Янка замолчала.
Она не могла объяснить. Конфеты, конечно, не хлеб, подумаешь, трагедия! Зубы будут целее. И все-таки, все-таки…
– Ладно, Май, забыли…
– Ну чего ты сразу обижаешься?
– Да не обижаюсь я… просто…
Договаривать не стала. Как-то Майка поглупела за этот год, что ли. Все ей надо объяснять. А раньше они друг друга понимали с полуслова. Мимо прошел Таль с охапкой хвороста, весело посмотрел на девчонок. И Янка поняла, что соскучилась. По нему, когда они вдвоем.
Трудно делать вид, что человека не существует, когда идешь пять дней подряд бок о бок, спишь в одной палатке и ешь из одного котелка. Тем более если раньше этот человек много для тебя значил. В последний вечер ночевали на Караби, самом большом плато в Крыму. Они разбили лагерь в ложбинке на краю яйлы, у старого колодца рядом с буком. Тарас рассказывал про черного спелеолога, Аннушка заваривала чай, все ребята сидели у костра. Вдруг Янка заметила, что Вари нет. И ей как-то не по себе стало. «Подумаешь, – тут же одернула она себя, – куда она денется? В туалет, наверное, пошла». Но Варя все не возвращалась и не возвращалась. Таль перехватил Янкин взгляд и кивнул куда-то в сторону раскинувшейся за ее спиной яйлы. Янка оглянулась и увидела, что там бродит кто-то в одиночестве. Она незаметно встала и отошла от костра.
Ей не хотелось с Варей разговаривать. И что она скажет сейчас, когда подойдет? Но ноги двигались будто против ее воли. Варя посмотрела на Янку удивленно и села на груду белых камней, поросших травой. Молчаливо лежала перед ними Караби.
– Сначала, – сказала Варя, не глядя на Янку, – было вроде ничего. Мама была такая счастливая, а со мной он не очень-то разговаривал. Да я и сама, когда узнала, что он твой отец… Но он все время придирался. По всяким мелочам. То дверью я громко хлопаю, то на столе не прибираю, то могла бы посуду помыть… Будто я не мою! И вечно все ему знать надо: где была, с кем была, какие оценки, как тренировка прошла… Изображает из себя доброго папочку! А сам все время лезет не в свое дело! У меня тренировки допоздна, я еле до дома дохожу, а он тут со своей посудой. Маму стал уговаривать, чтобы она с работы ушла. Ну, она, конечно, ни в какую. «Ты, говорит, поиграешь и бросишь, а мне дочь растить». Они и не ругались даже, а так все, шутками, любовь ведь… А я прямо видеть их не могла! Даже сбежала однажды.
