Книга Закрытие темы - Сергей Носов

– Немного можно. Двигайте.

И двигают.

А мы? А что мы должны подумать, непосвящённые? Вот что: железный занавес – это на случай пожара. Нельзя под ним размещать декорации.

– Позвольте, – протестует пожарник.

Но режиссёр повернулся в нашу сторону.

– Кто это? Что это? Откуда?

И вглядывается в пустоту, хмурясь:

– Или мне померещилось?

«Дорогая редакция журнала „Здоровье“! Пишет Вам Александр Степанович Воронцов, пенсионер, хотя и работаю. Много лет я читаю „Здоровье“, мне очень нравится Ваш журнал. Особенно мне нравится то, что Вы отвечаете на вопросы. Выступите, пожалуйста, с моим вопросом как с предложением. Вот уже целый год я экспериментирую на душах. Я работаю с душами. Все души я снабдил магнитами. Правда, мои магниты не очень мощные, и вода магнитится слабо, и потом их срывают, когда не моё дежурство, но всё равно результат хороший. Он подтверждает всё это о целебности магнитной воды. Если в прошлом году, когда без магнитов, болел гриппом и простудами каждый четырнадцатый посетитель нашего отделения, то в этом году, когда с магнитами, уже каждый восемнадцатый, и сам я стал себя чувствовать гораздо лучше. Я прошу Вас, дорогая редакция журнала „Здоровье“, обратить внимание на мой опыт и строго спросить на страницах журнала с начальника фабрики, где делают души, когда же он наконец будет выпускать их с магнитами? Ведь это так просто! С глубоким уважением Воронцов (Александр Степанович)».

– Ну как? Теперь нет ошибок?

– Ерунда какая-то.

– Почему ерунда?

– По кочану, Александр Степанович. Вы же не маленький.

– Я дело пишу.

– Вам, наверное, Самсонов такую глупость посоветовал.

– Самсонов знает.

– Плохо он влияет на вас… ваш Самсонов.

– Тише, Оля… Не надо.

– Вы бы меня попросили, я бы вам всё объяснила.

– Что вы объясните, я сам знаю. Я хочу знать, что они скажут.

Кстати, о театральных профессиях. Реквизитор он и есть реквизитор, с ним всё ясно, всё хорошо, искусство же гримирования… гримирования… искусство грима – стыдно сказать – всегда возбуждало во мне подозрительность. Что-то не нравится мне в этом искусстве, хоть режьте меня – не нравится.

Мне было семь лет, когда я очутился в гримёрной; известное дело: зеркала, запах вазелина, окна завешены чёрным, – Клавдия Ивановна, знакомая деда, взяла меня к себе на работу. Я тихонечко сидел в уголке и наблюдал за метаморфозами. Сначала было интересно – потом надоело.

– Хочешь, я покажу тебе, каким ты будешь в старости?

Я испугался.

Дома, стоя у зеркала, я корчил рожи и плакал.

Мне и сейчас не по себе, когда в предметном указателе «Основ сценического грима» читаю:

бельмо;

блеск глаз и потливость;

глаза слепые;

морщины, их заглаживание;

слёзы, создание их иллюзии.

Наша первая встреча. Года три назад, четыре. Вспоминай: Крым, Судак, улица Чехова или Гоголя, кого-то из классиков, а может быть, переулок, на углу водокачка. Это недалеко от автобусной станции, помнишь? У меня, правда, была борода, как и у твоих приятелей, они мне сразу не понравились, бородатые в шортах (ничего мне не нравится, да?), – один такой широкоплечий верзила, другой худой и, вроде бы, косоглазил, а третьего уже не припомню. Вам принадлежала веранда, ещё кто-то спал прямо под яблоней на раскладушке, а мне тётя, по-моему, Дуся, может быть, Маня, уступила сарайчик метр на полтора возле будки, допустим, Полкана. Судя по рюкзакам, вы засиживаться не собирались, был август; я же попал в Крым, как это ни странно, по служебной необходимости, – в смысле времени и места не самая плохая командировка, плохо только то, что человек, с которым я должен был встретиться, оказался не тем человеком, за которого принимали в редакции. Я уже тогда появлялся в редакции, сотрудничал с отделом науки, представь, и техники, писал кое-что, но о художественном, то есть о том, чем сейчас грешу, – а ведь это «художественное», стало быть, попробуй разберись, где правда! – тогда ещё не помышлял и в дела чужие вмешиваться тоже не думал, тем более перевоплощаться в кого-то, – я же ещё не знал тебя, а ты ещё не знала своего К., а твой К. ещё не знал нас обоих…

Дальше. Я обгорел на солнце. В тот же день как приехал. Помнишь, к вам приходил некто попросить тройного одеколона. Вы, кажется, ели арбуз, нет? Да, ели арбуз, я хорошо представляю: твои умиротворённые, довольные спутники и много арбузных корочек. Тройного одеколона у вас не оказалось, и ты, именно ты сказала, что лучшее средство от ожога – это простокваша. У вас как раз оставалась простокваша в бутылке (или кефир), что-то такое кислое, неважно что, – в общем, это очень славно, что кислой простокваше найдётся применение, хотя я теперь думаю: зачем простокваша к арбузу? Да и вообще на такой жаре простокваша? Забавные подробности, правда? И главное, в духе Александра Степановича. Ну ладно. На другой день, вернее вечер, я имел счастье тебя провожать до дома. Где мы встретились, уже не помню, и почему ты была одна – тоже, а ведь была одна; я-то шёл от Генуэзской башни через кукурузное поле и видел зайца (честное слово, зайца, а вот поле, наверное, не кукурузное), шёл через поле, видел зайца, потом, уже в городе, мы почему-то встретились. Я сказал: «Соседушка», и употребил ещё какое-то велеречивое выражение со словом «разрешите», ты как-то сразу включилась в игру, и те пятнадцать-двадцать-тридцать минут до самого дома мы проболтали, как давно знакомые люди. Разумеется, я спешил произвести впечатление, а потому врал чёрт те что, я врал, ты смеялась, и я ещё, помню, удивлялся тому, что вот можно так легко смеяться – просто и непринуждённо, будто это большая – естественный смех – редкость (хотя так оно и есть, наверное), и тоже смеялся. Да! Ты рассказала мне, как «провалилась» в свой театральный, не сумела изобразить ласточку, – странные у вас экзамены, – причём, рассказывая про свою неудачу, ты так выразительно разводила руками, хотел сказать «крыльями», и наклоняла голову набок, что, будь я на месте экзаменаторов, поступил бы иначе. Ну, что ещё? Звёзды для антуража (первые), цикады, запах моря. Голые плечи твои. Шея. Губы. Только не надо эпитетов, ресурсы литературности побережем для Н. К. – пригодятся. Глаза. Глаза нахальные. С вызовом. Короче говоря, когда появился кто-то из твоих молодцов с фонариком, я уже был хорошенький. Всю ночь проворочался: во-первых, душно, во-вторых, кожа лезет, в-третьих, не согнуть ноги в коленях (метр на полтора), в-десятых, не дремлет Полкан, потявкивает, тяв да тяв, и наконец, в-сто двадцать шестых, думал я, везёт дуракам, а симпатий к твоим друзьям я не испытывал, везёт дуракам, думал я и гадал, кому из них повезло больше. Утром, влюблённый и утомлённый, я собрал пожитки, сел в автобус (бронь) и укатил в Симферополь. Не хочу сказать, что все эти годы я думал о тебе, просто, когда вспоминал Судак, ты, радость моя, сама собой вспоминалась.