Книга Жена немецкого офицера - Сюзан Дворкин

В Красном кресте я ни с кем не сближалась. Я держалась обособленно и делала все, что от меня требовалось, но вела себя вежливо. По утрам медсестры учили нас основам анатомии и объясняли, как делаются компрессы и перевязки. После обеда нас посещали представительницы Frauenschaft, женского отделения нацистской партии, и рассказывали, что на самом деле являлось целью нашей работы: мы должны были поддерживать боевой дух раненых и убеждать их в непобедимости Германии.

«Знайте: каждый порученный вам солдат должен твердо помнить, что, несмотря на подлые британские бомбежки в прошлом мае, Кельнский собор остался цел и невредим, – повторяла плотная, облаченная в нацистскую форму наставница. – Кроме того, вы обязаны говорить, что Рейнланд бомбежкам не подвергался. Это понятно?»

«Да, мэм», – кивали мы.

На самом деле Рейнланд нещадно бомбили воздушные силы Альянса.

«Приглашаем вас участвовать в германизации Вартегау на территории оккупированной Польши путем переезда и заведения большой семьи. Условия там прекрасные. Каждая семья получает собственный дом. В стране достаточно дешевой рабочей силы. Поляки осознали, что они всего лишь ntermenschen, и их судьба – работать на немцев».

Тогда я подумала, что едва ли кто-нибудь из девушек Красного креста примет это предложение всерьез, но, действительно, тысячи немцев уехали в Вартегау наслаждаться своим превосходством. Позже, когда война была проиграна и эти люди в страшной нужде приехали назад, почти никто не хотел им помогать.

Вы, наверное, удивлены тем, что теперь я легко переносила те же бредни о прекрасном нацистском будущем, из-за которых сбежала из Хайнбурга. Все просто: мне больше некуда было бежать. Все окружающие меня люди купились на чудовищные идеи нацистов, и я уходила все глубже и глубже в себя, стараясь следовать примеру моего обожаемого Эриха Кестнера, немецкого писателя, который в годы нацистского режима прибег к так называемой «внутренней эмиграции».

Душа умолкла и закрылась от мира. Тело осталось среди внешнего безумия.

«Помните, – наставляла нас нацистка, – медсестры Красного креста навсегда в сердце Гитлера. Он вас любит. И вы обязаны любить его».

Она заставила нас принести особую клятву верности фюреру. Мы подняли руки и сказали: «Хайль Гитлер!». Заперевшись в своей внутренней крепости, я молилась: «Пусть это животное кто-нибудь убьет. Пусть американцы или англичане разбомбят всех нацистов. Пусть армия насмерть замерзнет под Сталинградом. Пусть меня здесь не позабудут. Пусть кто-нибудь вспомнит, кто я на самом деле».

Приближалась зима. Очень скоро мне должно было прийти направление на работу в какой-нибудь больнице. Холодало, и я решила в последний раз съездить в Вену. Мне отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить, разорвать скрывающую меня пелену молчания, провести хоть пару часов с кем-нибудь, с кем можно было общаться открыто.

Я сказала фрау Герль, что мне нужно забрать в Вене зимнюю одежду – этот предлог ее не удивил – и забралась в поезд. На этот раз я чувствовала себя гораздо спокойнее: при мне было удостоверение работницы Красного креста с моей фотографией.

Оказанный прием разбил мне сердце. Пепи мое неожиданное появление как-то смутило: он явно не знал, как при мне себя вести и что делать. Жизнь Юльчи стала сложнее. У нее почти не было работы. Еврейские рационы урезали. Малыша Отти все-таки не признали «мишлингом», так что ему, как и остальным маленьким евреям, молока не полагалось. В школу он тоже пойти не мог. Я хотела рассказать Юльчи о Красном кресте, о фрау Герль и Мюнхене, но она отказалась меня слушать.

«Возвращайся обратно, – сказала она. – Здесь тебе больше не рады».

Я надеялась остаться у нее на три дня, но через два дня уже вернулась в Дайзенхофен. Эта поездка очень меня расстроила. Однако в прихожей фрау Герль меня ждала телеграмма от Вернера: на следующее утро он собирался приехать в Мюнхен и очень хотел со мной увидеться. Просто удивительно, как все это совпало. Останься я еще на день в Вене, и я получила бы эту телеграмму слишком поздно. Но я приехала вовремя – совершенно случайно.

На следующее утро я поехала в Мюнхен, чтобы встретиться с Вернером. Придя на вокзал, я сняла шапку, боясь, что в зимней одежде меня будет сложно узнать. Но Вернер сразу меня заметил, громко поприветствовал, поднял в воздух и осыпал поцелуями. Потом мы пошли завтракать в кафе при Доме Немецкого Искусства.

«Вчера по дороге на работу я решил, что без тебя мне не обойтись», – сказал Вернер, сжимая мне руку.

«Что?»

«Да-да. Это неизбежно. Ты должна стать моей женой».

«Что?»

«В общем, я отпросился на работе – рассказал начальнику, что дом моей мамы в Рейнланде разбомбили, и мне нужно к ней съездить».

«Вернер! Ты мог попасть в тюрьму! Ложь начальству! Абсентеизм!»

«Так или иначе, они мне поверили. Только посмотри на это лицо, – он довольно ухмыльнулся. – Человеку с таким лицом нельзя не поверить. Ну так что, когда ты за меня выйдешь?»

«Вернер, война в самом разгаре! Нельзя жениться во время войны».

«Но я по тебе с ума схожу! Постоянно о тебе думаю. Сижу в ванне, думаю о тебе, и вода вокруг закипает».

«Господи, Вернер, перестань…»

«Хочу познакомиться с твоим отцом. Поедем в Вену, я с ним обязательно познакомлюсь. Он будет мной доволен, вот увидишь».

Мысли обгоняли одна другую. Я надеялась всего лишь приятно провести день в компании очаровательного мужчины, чтобы немного поднять упавшую самооценку! Об этом я даже не задумывалась. Что же делать? Вернер был готов ехать в Вену и просить моей руки у несуществующего отца. Где я должна была его раздобыть?

«Так, успокойся. Это просто глупо, мы всего несколько дней знакомы».

«Мне этого достаточно. Я человек действия».

«Но почему ты мне не написал? Зачем подвергать себя такой опасности, зачем врать работодателю?»

Вернер откинулся на спинку стула, вздохнул и повесил голову. «Меня мучило чувство вины. Я соврал о том, что я холостяк. Я женат, сейчас в процессе развода. Помнишь, я рассказывал о племяшке Барбль? На самом деле это моя дочка. Поэтому я решил, что, раз я не был с тобой до конца честен, я просто обязан рассказать тебе правду лично. Я люблю тебя, Грета. Ты вдохновляешь меня. Переезжай ко мне в Бранденбург. Мы поженимся, как только с разводом будет покончено».

Руки у меня так тряслись, что кофе пролился на стол. Я была в ужасе. Вернер хотел познакомить меня со своим братом Робертом, его женой Гертрудой, знаменитой тетей Паулой, хотел представить меня друзьям – этот кошмар все не заканчивался.

Мы пошли в музей. Пока мы бродили среди огромных нацистских полотен Хельмута Шааршмидта, Германа Айзенменгера и Конрада Хоммеля, бесконечных портретов Гитлера и Геринга, среди озаренных пламенем небес, в которых скользили орлы, среди угрюмых солдат в железных шлемах и целого Парфенона каменных полубогов Брекера, размахивающих огромными мечами, Вернер все убеждал меня согласиться. Он даже не смотрел на мрачные изваяния. Держа меня за руку, он все рассказывал, как хорошо у него дома, какая у него хорошая работа, какой счастливой он может меня сделать. «Только подумай – ванна! Диван! Я куплю нам с тобой «Фольксваген»!»