Книга Китайская шкатулка - Барбара Вуд

— Посмотри-ка, — раздался голос Джонатана. Он указывал на автоответчик рядом с телефоном. — Мигает лампочка, значит, есть сообщение.

— Я не заметила, — откликнулась Шарлотта и, вернувшись в кабинет, нажала кнопку перемотки назад. — Должно быть, кто-то звонил, пока мы осматривали фабрику.

В комнате зазвучал энергичный голос Наоми, заполнив собой все пространство:

— Чар! Я все еще сижу в кампусе. Буря сломала дерево, и оно упало поперек дороги в гараж. Сейчас его уже убрали, и, как только смогу выбраться, я к тебе приеду. Но, боже мой, Чар, случилась самая ужасная вещь на свете! Несколько минут назад я проходила через комнату отдыха преподавателей, и по телевизору показывали новости. Там было о тебе, Чар.

— О нет! — простонала Шарлотта, обхватывая себя руками за плечи.

Но все оказалось еще хуже, чем она ожидала.

— Они не только показали ту ужасную фотографию, — говорила Наоми, и ее голос звенел от напряжения. — Они прокрутили отрывок того проклятого интервью!

Шарлотте показалось, что у нее остановилось сердце. Интервью для телевидения, которое у нее взяли сразу после выхода из тюрьмы, повредило ее репутации больше, чем та пресловутая фотография, на которой она заснята с поднятыми окровавленными руками. Журналистка пообещала ей, что интервью будет честным, и Шарлотта поверила. Но в результате все ее слова оказались искажены, и она выглядела потерявшей разум садисткой.

— Чар, ты там, надеюсь, держишь себя в руках, — продолжала Наоми. — Мы с тобой давно не говорили о случае и Чок-Хилле, обе старались поскорее забыть… Наверное, поэтому я не обратила внимания на связь того старого дела с нынешним. Я уверена, что ты тоже ничего не заметила.

Джонатан с удивлением взглянул на Шарлотту, и та развела руками: она понятия не имела, к чему клонит Наоми.

— Они прокрутили эту запись сегодня вечером не ради самого интервью, черт бы их побрал! Какой-то умник вытащил его из архива, потому что нашел связь между двумя событиями. Чар, та ведьма, что брала у тебя интервью… Ты знаешь, что именно она стала первой жертвой? О господи, Чар! Именно она умерла, воспользовавшись бальзамом «Красота и Ум»!

Глава 17

1924 год, Сан-Франциско, Калифорния

В Америке нас сняли с корабля и отвезли на остров Ангела — так его называли, хотя там правили дьяволы. Именно там я услышала об «эксклюзивном акте» — невидимой стене, возведенной, чтобы не пускать в страну китайцев. Но мне повезло: мой отец был американцем. А семьям даже легальных иммигрантов, живущих в Америке, было запрещено присоединиться к ним. Этих женщин и детей, проделавших такой долгий путь вместе со мной, отправили назад в Китай, чтобы они никогда больше не увидели своих мужей и отцов. Одна молодая женщина повесилась в своем наряде невесты, потому что ее любимого пустили в страну, а ее собирались отправить обратно.

Бараки на острове Ангела были деревянными, и мы могли видеть Сан-Франциско сквозь забранные решетками окна. Нас запирали на весь день и на всю ночь, и женщины писали на стенах поэмы о своей тревоге. Я не понимала, почему нас держат в тюрьме: ведь все наши документы оформлены правильно.

Я прождала сорок два дня. Каждый день женщины, с которыми я подружилась, покидали барак. Некоторые возвращались, чтобы рассказать нам о допросе, других мы больше не видели. Я не знаю, уезжали ли они в город или возвращались в Китай. Когда подошла моя очередь, меня спросили только об одном — как фамилия моего отца, где он живет и чем занимается. Моя мать этого не знала, но преподобный Петерсон научил меня, как нужно отвечать.

Когда тюремщики с острова Ангела не смогли найти некоего Ричарда Смита, проживающего на Пауэлл-стрит и работающего бухгалтером, я объяснила, что мой отец уехал из Сингапура шестнадцать лет назад, и мы потеряли с ним связь. Возможно, он в Нью-Йорке, или в Нью-Гэмпшире, или в Новом Орлеане. Я выбрала именно эти названия, так как «новый» было созвучно со словом, приносящим удачу. В конце концов мне разрешили въехать в страну, потому что на моих документах стояла печать американского консула в Сингапуре. Даже демоны с острова Ангела не могли проигнорировать это!

И вот мои ноги ступили на мостовую того города, где жил мой отец. Меня переполняла радость, хотя мне стыдно говорить об этом. Ведь я была уверена, что моя мать умерла, а меня не было с ней рядом, чтобы похоронить и оплакать ее! Я договорилась с преподобным Петерсоном, что он позаботится о моей матери после ее смерти. Я оставила ему достаточно ритуальных денег, чтобы сжечь их на ее похоронах, и попросила нанять самых лучших плакальщиц в городе. Хотя моя мать была еще жива, когда я поцеловала ее на прощание перед тем, как взойти на пароход, я заметила облако смерти на ее лице…

Я горевала и оплакивала ее, пока переполненный корабль плыл через Тихий океан. Женщины отчаянно пытались запомнить те сведения, что могли им понадобиться во время допроса, а потом бросали обрывки бумаги за борт, прежде чем их могли увидеть официальные лица. Я же каждый день вглядывалась в горизонт и гадала, не сегодня ли умерла моя мать — в одиночестве, отверженная. Пока корабль плыл на восток, я смотрела на запад и вспоминала нашу жизнь и все, чему она меня учила. Но когда я ощутила под ногами землю Америки, я повернулась лицом к востоку — навстречу моей новой жизни.

Преподобный Петерсон рассказал мне о Чайнатауне, где, по его словам, мне следовало подыскать себе жилье.

— Не пытайся найти комнату в другом квартале, — предупредил он меня, — там ничего не сдадут китаянке.

И хотя тогда его слова пролетели мимо моих ушей — ведь Америка страна равенства, там можно жить где угодно, — я все-таки стала подыскивать комнату в Чайнатауне, потому что мне хотелось оказаться среди привычных лиц. Пока я искала жилье, я думала о том, что вся моя жизнь — это повесть о бездомности. Мы с матерью все время переезжали, а она рассказывала мне о доме на Пикок-лейн, где она выросла, где рождались, жили и умирали поколения нашей семьи. Мне очень хотелось жить в таком доме. «Может быть, когда я найду моего отца, — думала я, — он предложит мне поселиться с ним…» Я рисовала себе большой дом на вершине одного из холмов, свысока глядящий на воду и небо, и мечтала провести там всю свою жизнь.

Преподобный Петерсон рассказывал мне, что за восемнадцать лет до этого Чайнатаун сгорел дотла после сильного землетрясения. Потом его выстроили заново по проекту человека, чьи представления о китайской архитектуре не имели с Китаем ничего общего. Но зато жители его имели! В этих нескольких кварталах жили люди из всех провинций Китая; бриз, словно зазывала, разносил отголоски самых разных диалектов. Мои глаза широко раскрылись при виде магазинов, где в витринах висели зажаренные на углях утки и стояли корзины с луком, баклажанами и апельсинами. Для голодных имелись чайные и лотки с едой, предлагая на выбор кекс с кунжутом, тушеные клецки и куриные гузки.

Я вдыхала привычные ароматы, видела знакомые вещи и слышала родные звуки. Я думала, что Америка окажется чужой и я стану скучать по дому, но повсюду я встречала людей, отвечавших улыбкой на мою улыбку и смотревших на меня моими глазами. Мы все были азиаты, из Поднебесной — как называли нашу страну американцы. Некоторые, правда, считали нас «желтой опасностью», но здесь, в Чайнатауне, мы все были одной большой семьей, и я знала, что буду здесь счастлива.