Книга Соперницы - Ольга Карпович

Она отошла к боковому столику, уткнулась лицом в подол сценического платья, свисавшего с рейки под потолком. Тяжелая плотная материя плохо впитывала слезы. Неужели это правда? Неужели она сама, своими руками все разрушила?

— Ну хочешь, я все брошу? — дрожащим, надтреснутым голосом выговорила она. — Мы уедем. Будем только вдвоем. Скажи мне, я сделаю все, что ты хочешь.

— Перестань! — поморщился он. — Я все это слышал тысячу раз. «Только я и ты, как раньше…» А потом появляется неслыханное предложение — и ты срываешься, наплевав на все. Надоело! Я больше тебе не верю.

— Да нет же! Теперь все будет по-другому! — рыдания бились в ее горле, мешая говорить.

Он медленно покачал головой:

— Ничего уже не изменишь. И потом… Наташа ведь сказала тебе, она ждет моего ребенка. И я ни за что не оставлю их. Так что я даже рад, что ты все узнала.

— Так, значит… ты хочешь разойтись? — помертвевшими губами выговорила Светлана.

— А у тебя есть другие предложения? — резко бросил он, поднимаясь из кресла и меряя шагами тесную гримерку.

Света замерла у стены. Плечи ее конвульсивно тряслись.

— Чего рыдаешь, актриса? — Он остановился у туалетного столика, скрестил руки на груди. — По-твоему, мы сможем жить втроем?

Она не отвечала, и Женя заключил, словно подводя черту под разговором:

— И потом… Ты просто надоела мне.

В голове мутилось. Все сцены этого бесконечного мучительного дня яркими вспышками мелькали перед глазами. Узкая ладонь на стекле машины, ладонь без кольца, Тата в ее халате, желтоватые пятки на кремовых простынях, испарина на висках баритона Мартынова, загримированного под барона Скарпиа, пальцы на рукояти кинжала, узкое лезвие блестит в лучах софитов, черная качающаяся тень на стене.

— Но как… как ты мог так быстро разлюбить меня?

— Ну, значит, я вот такой вот влюбчивый…

Рука будто машинально нашарила на столе портновские ножницы, пальцы знакомым движением сжали холодный металл. Ее пальцы или пальцы Флории Тоски? Почти не отдавая себе отчета в происходящем, Светлана рванулась вперед и, коротко замахнувшись, всадила острие в тугую неподатливую плоть.

17

— Что происходит? — подозрительно уставился на меня Эд, когда мы оказались на раскаленной солнцем палубе. — Зачем ты увела меня? Ты знаешь, кто эта женщина?

— Ну откуда я могу ее знать, сам подумай, — покачала головой я. — Я и с матерью твоей познакомилась всего несколько дней назад. А эту тетку я видела пару раз в «Волжских просторах», да ты и сам ее видел, она поет там какую-то русскую народную ахинею.

— Но их же явно что-то связывает, а мама не хочет говорить. Держит меня за дурачка, которому можно наплести что угодно. Зачем она врет мне, притом так глупо, на пустом месте. Как будто я не слышу неестественность и фальшь в ее голосе. Раньше ничего такого не бывало.

— Ты не прав, дружочек, — возразила я. — Это ее жизнь, ее прошлое, и она имеет полное право держать его в тайне. В конце концов, ты ведь тоже не обо всех своих приключениях ей докладываешь?

Я многозначительно посмотрела на него, и мальчишка вспыхнул. Этим он, должно быть, и подкупил меня — этой своей искренностью и впечатлительностью, готовностью молниеносно переходить от настойчивости к смущению.

Разговаривая, мы спустились по лестнице и, взявшись за руки, двинулись по прогулочной палубе вдоль перил. Жара стояла невыносимая, хотя солнце уже заметно сползло к краю выгоревшего бледно-синего неба. Я щурилась от бьющего по глазам света и не сразу заметила возникшее впереди препятствие. У перил расположились, беседуя, Баренцев и Черкасов. Раскрасневшийся от жары политик, отдуваясь, обмахивался белой панамой. Ванька-Лепила распахнул на груди цветастую гавайку, демонстрируя замысловатую темно-синюю роспись. Верная Нина развалилась на лежаке чуть поодаль, подставляя солнцу пышные формы, перетянутые двумя еле заметными веревочками бикини.

— Братан, я тебе отвечаю, это лучшая цена, — прищурив левый глаз, убеждал Черкасов.

— Вы полагаете? — доверительно склонялся к нему Баренцев.

Кажется, пылкий поклонник еще не заметил меня, нужно незамедлительно сваливать. Я резко дернула Эда за руку, пытаясь утянуть его за собой за выступ стены.

— Ай! — вскрикнул он от неожиданности. — Ты что?

Собеседники, как по команде, обернулись и уставились на нас. Взгляд Баренцева, однако, очень быстро натолкнулся на препятствие в виде настороженно выдвинутой массивной челюсти супруги и, споткнувшись о нее, вернулся обратно к по-волчьи вытянутой физиономии Черкасова. Лепила же вылупил на меня свои водянистые рыбьи глазищи, желваки на его впалых щеках угрожающе заворочались.

— Бежим! — скомандовала я.

Эд не успел опомниться, как мы уже мчались обратно, прямиком к лестнице, ведущей вниз, к выходу. Впереди сверкнула на солнце жемчужно-розовая лысина менеджера по персоналу Филиппова, тупостью которого так возмущалась «блистательная Натали». Филиппов, облаченный в белый летний костюм, шествовал к приготовленному для него шезлонгу, неся в руке запотевшую кружку янтарного пива, накрытую кудрявой белой шапкой. Мы, не успев сбавить скорость, едва не врезались в него, в последний момент расцепив руки и промелькнув мимо обомлевшего администратора с двух сторон. Филиппов отшатнулся от неожиданности, потерял равновесие, дернулся, и пена выплеснулась ему в лицо, пушистой порослью обвиснув на губах и подбородке.

— Гребаный компот! — взревел кадровик.

Не сбавляя скорости, мы захохотали, снова ухватившись за руки, понеслись к лестнице. Обернувшись на бегу, я успела увидеть утирающегося рукавом побагровевшего Филиппова, вытаращенные глаза Нины и злобный оскал Черкасова, а затем на бешеной скорости мы вписались в поворот и полетели вниз по лестнице.

Давно уже кончился под ногами корабельный трап и потянулся пересеченный вытянутыми тенями деревьев, мягкий от жары асфальт набережной. Мы же все никак не могли остановиться, неслись мимо аккуратных прямоугольных газонов, высоких и тонких южных деревьев, мимо мелькающих чуть поодаль грязно-белых многоэтажек. Позади осталась длинная, состоящая из металлических арок конструкция моста, промелькнули невысокие фонари, увенчанные круглыми, как шарики пломбира, стеклянными плафонами. И мне то ли от бьющего в грудь, сбивающего дыхание горячего воздуха, то ли от частых ударов колотящегося о грудную клетку сердца казалось, что никогда еще в жизни я не была вот так бешено и бессмысленно счастлива, как сейчас, когда летела сломя голову, не разбирая дороги, и не чувствовала ничего, кроме твердости ладони, сжимающей мою руку.

Наконец я споткнулась о выбоину в асфальте, запыленная сандалия отлетела куда-то в сторону, к выкрашенным темно-зеленой краской скамейкам, я запрыгала на одной ноге и остановилась.

— Ф-фух, — перевел дыхание Эд. — Ну что, мы ушли от погони? — изображая героя боевика, он со смехом пригнулся и обернулся через плечо, выставив вперед правую руку, сжимавшую воображаемый револьвер. — Может, объяснишь наконец, от кого мы так мчались?