Книга Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский

– Понимаю-с.

– И удовлетворишь?

– Удовлетворю-с.

– Удовлетвори. Садись, Ваня. Ну, что ты так на менясмотришь? Я вижу ведь, ты на меня смотришь. Удивляешься? Не удивляйся. Всеможет с человеком случиться, что даже и не снилось ему никогда, и уж особеннотогда... ну, да хоть тогда, когда мы с тобой зубрили Корнелия Непота! Вот что,Ваня, верь одному: Маслобоев хоть и сбился с дороги, но сердце в нем то жеосталось, а обстоятельства только переменились. Я хоть и в саже, да никого негаже. И в доктора поступал, и в учителя отечественной словесности готовился, иоб Гоголе статью написал, и в золотопромышленники хотел, и жениться собирался –жива-душа калачика хочет, и она согласилась, хотя в доме такая благодать, чтонечем кошки из избы было выманить. Я было уж к свадебной церемонии и сапогикрепкие занимать хотел, потому у самого были уж полтора года в дырьях... Да ине женился. Она за учителя вышла, а я стал в конторе служить, то есть не вкоммерческой конторе, а так, просто в конторе. Ну, тут пошла музыка не та.Протекли годы, и я теперь хоть и не служу, но денежки наживаю удобно: взяткиберу и за правду стою; молодец против овец, а против молодца и сам овца.Правила имею: знаю, например, что один в поле не воин, и – дело делаю. Дело жемое больше по подноготной части... понимаешь?

– Да ты уж не сыщик ли какой-нибудь?

– Нет, не то чтобы сыщик, а делами некоторыми занимаюсь,отчасти и официально, отчасти и по собственному призванию. Вот что, Ваня: водкупью. А так как ума я никогда не пропивал, то знаю и мою будущность. Время моепрошло, черного кобеля не отмоешь добела. Одно скажу: если б во мне неоткликался еще человек, не подошел бы я сегодня к тебе, Ваня. Правда твоя,встречал я тебя, видал и прежде, много раз хотел подойти, да все не смел, всеоткладывал. Не стою я тебя. И правду ты сказал, Ваня, что если и подошел, тактолько потому, что хмельной. И хоть все это сильнейшая ерунда, но мы обо мнепокончим. Давай лучше о тебе говорить. Ну, душа: читал! Читал, ведь и я прочел!Я, дружище, про твоего первенца говорю. Как прочел – я, брат, чуть порядочнымчеловеком не сделался! Чуть было; да только пораздумал и предпочел лучшеостаться непорядочным человеком. Так-то...

И много еще он мне говорил. Он хмелел все больше и больше иначал крепко умиляться, чуть не до слез. Маслобоев был всегда славный малый, новсегда себе на уме и развит как-то не по силам; хитрый, пронырливый, пролаз икрючок еще с самой школы, но в сущности человек не без сердца; погибшийчеловек. Таких людей между русскими людьми много. Бывают они часто с большимиспособностями; но все это в них как-то перепутывается, да сверх того они всостоянии сознательно идти против своей совести из слабости на известныхпунктах, и не только всегда погибают, но и сами заранее знают, что идут кпогибели. Маслобоев, между прочим, потонул в вине.

– Теперь, друг, еще одно слово, – продолжал он. – Слышал я,как твоя слава сперва прогремела; читал потом на тебя разные критики (право,читал; ты думаешь, я уж ничего не читаю); встречал тебя потом в худых сапогах,в грязи без калош, в обломанной шляпе и кой о чем догадался. По журналистамтеперь промышляешь?

– Да, Маслобоев.

– Значит, в почтовые клячи записался?

– Похоже на то.

– Ну, так на это я, брат, вот что скажу: пить лучше! Я вотнапьюсь, лягу себе на диван (а у меня диван славный, с пружинами) и думаю, чтовот я, например, какой-нибудь Гомер или Дант, или какой-нибудь ФридрихБарбаруса, – ведь все можно себе представить. Ну, а тебе нельзя представлятьсебе, что ты Дант или Фридрих Барбаруса, во-первых, потому что ты хочешь бытьсам по себе, а во-вторых, потому что тебе всякое хотение запрещено, ибо тыпочтовая кляча. У меня воображение, а у тебя действительность. Послушай жеоткровенно и прямо, по-братски (не то на десять лет обидишь и унизишь меня), –не надо ли денег? Есть. Да ты не гримасничай. Деньги возьми, расплатись сантрепренерами, скинь хомут, потом обеспечь себе целый год жизни и садись залюбимую мысль; пиши великое произведение! А? Что скажешь?

– Слушай, Маслобоев! Братское твое предложение ценю, ноничего не могу теперь отвечать, а почему – долго рассказывать. Естьобстоятельства. Впрочем, обещаюсь: все расскажу тебе потом, по-братски. Запредложение благодарю: обещаюсь, что приду к тебе и приду много раз. Но вот вчем дело: ты со мной откровенен, а потому и я решаюсь спросить у тебя совета,тем более что ты в этих делах мастак.

И я рассказал ему всю историю Смита и его внучки, начиная ссамой кондитерской. Странное дело: когда я рассказывал, мне по глазам егопоказалось, что он кой-что знает из этой истории. Я спросил его об этом.

– Нет, не то, – отвечал он. – Впрочем, так кой-что о Смите яслышал, что умер какой-то старик в кондитерской. А об мадам Бубновой ядействительно кой-что знаю. С этой дамы я уж взял два месяца тому назад взятку.Je prends mon bien, oú je le trouve [11] и только в этом смысле похож наМольера. Но хотя я и содрал с нее сто рублей, все-таки я тогда же дал себеслово скрутить ее уже не на сто, а на пятьсот рублей. Скверная баба!Непозволительными делами занимается. Оно бы ничего, да иногда уж слишком дохудого доходит. Ты не считай меня, пожалуйста, Дон-Кихотом. Дело все в том, чтоможет крепко мне перепасть, и когда я, полчаса тому назад, Сизобрюховавстретил, то очень обрадовался. Сизобрюхова, очевидно, сюда привели, и привелего пузан, а так как я знаю, по какого рода делам пузан особенно промышляет, тои заключаю... Ну, да уж я его накрою! Я очень рад, что от тебя про эту девочкууслыхал; теперь я на другой след попал. Я ведь, брат, разными частнымикомиссиями занимаюсь, да еще с какими людьми знаком! Разыскивал я недавно однодельце, для одного князя, так я тебе скажу – такое дельце, что от этого князя иожидать нельзя было. А то, хочешь, другую историю про мужнюю жену расскажу? Ты,брат, ко мне ходи, я тебе таких сюжетов наготовил, что, опиши их, так неповерят тебе...

– А как фамилия того князя? – перебил я его, предчувствуячто-то.

– А тебе на что? Изволь: Валковский.

– Петр?

– Он. Ты знаком?

– Знаком, да не очень. Ну, Маслобоев, я об этом господине ктебе не раз понаведаюсь, – сказал я, вставая, – ты меня ужасно заинтересовал.

– Вот видишь, старый приятель, наведывайся сколько хочешь.Сказки я умею рассказывать, но ведь до известных пределов, – понимаешь? Не то кредити честь потеряешь, деловую то есть, ну и так далее.

– Ну, насколько честь позволит.

Я был даже в волнении. Он это заметил.

– Ну, что ж теперь скажешь мне про ту историю, которую ясейчас тебе рассказал. Придумал ты что или нет?

– Про твою историю? А вот подожди меня две минутки; ярасплачусь.