Книга Сын за отца отвечает - Александр Анатольевич Пересвет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тихон остро посмотрел на него.
— Что, звучит пафосно? — выдержал его взгляд Алексей. — Прости уж. Это чтобы ты идею понял. Просто сразу тоже хочу предупредить: как офицер, русский офицер, криминалом погоны свои пачкать не буду. Да, я знаю, что по делам «Антея» видел только макушечку. Но если там, под макушечкой, что-то такое… кривое объявится, то я выйду любой ценой!
Тихон продолжал смотреть на него стальными глазами. Трещинка на лбу его между бровями стала глубже.
Алексей держал этот взгляд, зная, чувствуя по такой же стальной волне, поднимавшейся изнутри, что так и будет. Если он увидит, что в «Антее» творится криминал, то посмотрим ещё, кому цена выхода покажется больше…
Будет так или никак! Такое он выбрал себе жизненное кредо. Ещё в детстве, в тех драках, что с камбродской шпаной в Луганске, что с камвольного в Брянске.
Наконец, Ященко усмехнулся — одними губами.
— Ты пей пиво-то, пей, — посоветовал он. — А то ишь раздухарился…
Помолчал и сказал:
— Правильный ты пацан, Лёшка. Жаль, не казак ты. Но я тебя вполне понимаю. С офицерским твоим словом. У нас тоже свои принципы есть. Кстати, из того же места растущие…
Ещё пауза. Из-за угла дома вывернула кошка. Чёрная. Посмотрела на людей внимательно, но как будто исподлобья. Надо же, как кошки смотреть умеют!
Тихон проследил за его взглядом, пояснил:
— Местная. Приходит, считает участок своей территорией. С характером, даже собак гоняет.
Кошка посмотрела на закрытую дверь дома, чуть ли не усмехнулась пренебрежительно и змеёй скользнула обратно за угол.
— Подкармливаю иногда, — почему-то счёл необходимым оправдаться Ященко. — Уважаю за характер.
Помолчали. Свиристела какая-то птица. Солнце яростно пыталось продраться сквозь листья берёз, что окружали деревянный стол, за которым сидели люди, но зелень твёрдо держала оборону, мгновенно отсекая и уничтожая прорывы. Уютно, отчего-то даже сладко…
— Есть у меня друг один, может, познакомлю когда, — продолжил Тихон. — Служили вместе, воевали. В Карабахе ещё. Официально тогда считалось — миротворили. То есть это такая служба, когда с обеих сторон в тебя пуляют и заложников из русских военнослужащих хватают.
И был у нас криминал. Причём ломовой. Аккурат перед дембелем. Вырезали мы пост армянский… Случайно получилось, по ошибке. Вышли не в том квадрате. Горы… Но при обстоятельствах на пожизненку тянет.
Тихон помолчал. Ухмыльнулся криво.
— Разборка была поначалу крутейшая. Спасло нас, по совести, то, что бодались наши тогда как раз с армянами. А их федаины тоже не зайчиками там прыгали. И верховодили ими и вовсе не наши советские армяне, а дашнаки из эмиграции.
В общем, начальство ситуацию развивать не стало. Списали на боевые. Или вообще на азеров. До нас итогов не доводили, сам понимаешь. А нас те же особисты тишком да бочком в Россию. И раскассировали по разным полкам.
Снова пауза. Алексей разлил пиво по стаканам.
— И было нас трое друзей там. Мальчишки ещё. Срочники, по двадцать лет. И на каждом — по трупу. И на мне — два.
А он ведь тёплый ещё, человек, когда его к себе прижимаешь и горло режешь. А резать-то не умеешь, не попадаешь. Да не финкой, а штык-ножом. И сам ты его боишься, человека того… Он дёргается, умирать не хочет… Не верит ещё, что сейчас умрёт. А ты, ты словно чувствуешь его. В эти секунды. И чувствуешь внутри, в самом себе. Ты будто страх его вбираешь… И также в ужасе от надвигающейся смерти. Словно не его, а тебя режут!
А потом он обмякает. А ты всё бьёшь, бьёшь, бьёшь его. Боясь отпустить. Боясь расстаться! Словно вот перестанешь его бить — и тогда умрёт он окончательно. И ты вместе с ним. И бьёшь его, словно за соломинку хватаешься, от смерти своей…
А потом он лежит перед тобой и дёргается ещё… Потому как всё равно не добил ты его по неумелости своей. И надеешься, что не помрёт он, что не ляжет труп его на тебя! Но уже чувствуешь ты тяжесть его. И уже знаешь, что до конца жизни на плечах твоих лежать будет труп тот…
Помолчал снова. Алексей молчал тоже. Вбирая.
— И был другом моим Максимка, — продолжил Ященко. — То есть и остался, конечно. С Урала парень, из Миасса. Тихий, молчаливый, покладистый. Интеллигентный, можно сказать. Хотя из рабочей семьи, без мудрствований.
А второй был Витька. Тоже из рабочего посёлка родом. Этот — решительный, уверенный. Заводила. Дедам нашим ротным с самого начала отпор дал. Били его те однажды вшестером. Так он отлежался, а потом в один день всех шестерых отметелил. По одному. Будто по графику. Вот и закаялись деды с тех пор к нему придираться.
Ну и я. Молодой тогда тоже, глупый. Всё испытывал себя. Однажды, когда на стрельбище были, ещё в учебке, отправили меня за вал караулить — ну, что за мишенями. А то повадились там гражданские грибы собирать. Могло кого рикошетом срезать. Пополз своею волей на вал и голову под стрельбу высунул, проверял храбрость свою…
Тихон повёл плечами, будто ещё раз удивляясь юношескому безрассудству.
— Так вот. Лучше всего на посту том Максимка себя повёл. Меня колотило не по-детски — мне ведь пришлось второго ещё срезать, который на шум сунулся. То есть я просто никакой был. Стрельни кто рядом — не то что обделался бы, с ума сошёл. Витька блевал. И колотило его. Крупно так.
А этот всё осмотрел, федаинов порезанных обшмонал, карту нашёл у одного. Определил по ней, где мы оказались. Привёл себя в порядок, подчистил за нами, чтобы следа не осталось. Нам пинков наподдавал — и погнал к своим. А то как бы армяне нас прежде не догнали…
Во время марш-броска этого я в себя пришёл, начал соображать. Но всё равно. Всё нёс я его на себе, труп-то первого-то моего…
На этот раз молчание было долгим. Алексею не хотелось его прерывать. Кавказ он относительно знал. Примеряя эту ситуацию на себя, прошедшего две войны, всё равно впечатлялся тому, что пришлось пережить трём мальчишкам.
— И вот погляди теперь, как затем судьбы наши повернулись, после службы, — прервал молчание шеф. — Я — вот он, сам видишь, чем
