Книга Я тебе не ровня - Лариса Шубникова

Шумской поначалу не уразумел, о чем он бает, а уж потом… Припомнил весть от воеводы, что князья едут. Бориску-то он знал, а это… Всеслав? Заместо Ярополка? Во дела…

— Князь Всеслав?

— Он.

Андрей постоял малёхо, подумал и поклонился.

— Боярин Шумской. Андрей, сын Глебов. Полусотник князя Бориса.

— Садись, нето. — Пришлось сесть, не стоять же истуканом, да и князю просто так не скажешь, что золотая ждет. — Ты мне жизнь спас, Андрей.

Шумской промолчал, токмо легонько кивнул.

— У себя приветил, имени моего не зная.

Опять смолчал Андрей, кивнул наново.

— А к людям моим дозорных приставил. Не дурак, стало быть. Чужаки в доме. Воины у тебя обучены — похвалы достойно. И сам рубишься, аки бес.

Тут Андрей кивать не стал, а просто смотрел на князя. Уж дюже сладко мажет…

— Я принял стол после Ярополка. Дружина лихая, но служила долго иному князю. Люди свои нужны, верные. У меня воинов нет, я беглый. На стол призвали токмо по крови. Пойдешь под мою руку? Возвышу.

— Не пойду, княже. Я слово давал Борису, его и сдержу. Невместно князей-то менять. Не портки.

А Всеслав токмо улыбнулся.

— Иного и не ждал. А женишься на простой, потому, что слово ей дал?

Тут Андрея тряхнуло! Откуль знает? Ворохнулся взглядом по гриднице и узрел — грамотка-то на столе лежит, развернулась. Читай, не хочу. Высверкнул глазом-то на приметливого князя, а тот потешается сидит.

— На ком женюсь, то мое дело, княже. И смех твой мне обида. Что нужно тебе?

— Смелый, борзый. Молодец.

— Спаси тя Бог на добром слове. Только на вопрос мой ты ответа не дал. Чего надобно тебе, княже? — Шумской и хотел промолчать, но не смог. Уж больно любопытно стало, что за князь такой: все видит, примечает. И глаза вроде мудрые, княжьи, но без ярости.

— А ничего, Андрейка-сармат. В Городе так-то не побалакаешь. Везде уши, да ушлые люди. Льстецы кругом, ищут поживы. Ты вон даже меня напугать умудрился словом-то. Такое мало кому под силу. С тобой-то как воздуха глотнул.

— Тебе, княже, щей надо глотнуть. Завтра в Богуново смотр дружинный, а ты еле сидишь. Ратным свое бессилие показывать не можно. Как поставишь, так и пойдет. Поешь, выспись.

— Во как. Советы давать принялся. Я те дядька, чтоль? — а сам улыбается. — А и давай щей. Что лупишься? Князя принял, так угощай.

Щи на столе появились сразу, за ними жбан пива молодого. Снетков всяких. Князь и разговорился, а Андрюха слушал и молчал. Мотал на ус. Уразумел кое-что… Князь не дурак вовсе, а уж ежели начистоту, то мудр. Взял под себя Ярополкову дружину, почитай, наилучшую, а на смотр ратный вояк не привел, ибо не счел разумным хвастаться удалью. Завистники есть и промеж союзников. Ехал окольно, высмотрел все Борискино хозяйство изнутри, оценил. Не прост, князь, ох непрост.

С того Шумской особо не трепался о важном, хотя князь и пытался выспрашивать. Позже, замолк, ожёг мудрым взглядом Андрея, вроде как понял, тот болтать лишнего не станет.

Да и перевел разговор на обыденное, да занимательное. Андрей простачком прикинулся и разговорились нето.

Проболтали, как други, с пол ночи. Опьянели.

— Так ты мне про Арину Дорофееву ничего не рассказал. Что? Жалко тебе, сармат?

— Не жалко, русич. Но не расскажу.

— Тьфу. Почему? Я ее не умыкну. Себе дороже. Ты вон мечи свои достанешь и давай махать. А еще страшнее, бровь свою бесью изогнешь. Жуть. — Всеслав хохотнул.

— Не умыкнешь. Не отдам. А говорить о таком не могу, не взыщи. Мое это, разумеешь?

— Разумею.

И так еще час. Потом уж Андрюха тащил князя на плече в ложницу. Нахлестался, хрыч поживший. Ближник его, аки пёс вился возле, помогал. Скинули князя на лавку, отдышались. Князь сопел, ближник опричь начал устраиваться, так и Андрею пора! Вышел, дверь в ложницу прикрыл, да и поскакал борзо во двор. После грозы-то свежо. Небо чистое, звезды сияют…как глаза Аришкины.

Буян нес, как голубь летел! У Берестовских ворот охранные признали Андрея, пустили. Тот намётом до боярского подворья, оставил коня и петлями по проулкам до Аришкиного дома. Бежал, спотыкался. А и силен Всеслав пиво-то глушить.

Влетел в репейник, ругался. Снова бежал, да обирал на ходу с себя репьи-то. Шапку обронил, а где не запомнил. Так со стороны-то глянуть — вылитый Демьян после бражки. Бежит, смеется. Хорошо, не приметил никто, как Гарм по закоулкам-то щемится.

Так и допетлял до Аришиного подворья. Через двор шел не хоронясь — знал, поди, вскинуться некому. Потоптался под распахнутым окошком, порешил не шуметь, ухватился за край, и сиганул в ложницу. Огляделся в полутемной комнате и увидел ее.

Ариша спала, но услыхала шум и подскочила. Глаза огромные, рубашка с плеча белого сползла, освободила из плена красоту. Коса рассыпалась, и даже в ночи золотом полыхала.

— Андрей! — в глазах счастье плещется, радость такая, что через нее и взлететь-то недолго.

Шумской и отвечать не стал, обхватил, к себе тиснул, и носом в волосы зарылся. Душистые, мягкие…

— Неужто, дождалась? Думала не придешь, — голосок шелковый, нежный.

— Я мёртвый к тебе приду. Ты жди токмо. Всегда жди, — покрыл поцелуями быстрыми, жадными личико сияющее.

— Светает уж… Увидят тебя, любый, — вроде и гнала, но держала-то крепко, целовала сама, словно в последний раз видела. — Андрей, что ж так поздно? И вместе не побыть… Пора, увидят!

— Знаю…знаю, Ариша… Еще хоть миг, — пьян бы не пивом, но ею.

Подумал еще, что любая другая бы поняла — хмельной — и осердилась. А Ариша ни слова, ни полслова. Только глаза ясные сияют, полыхают любовью.

Оторвался-то с трудом, и молвил:

— Арина, отец благословение дал свое, грамоту тиснул. Ты пойдешь ли за меня? Я и так посватаюсь, но знать хочу допрежде, — и в глаза глядит, а там снова осенняя речка, да весенний листок поблазнились в предутреннем сизом свете. Так бы и любовался.

Рыжая обомлела, брови вскинула, не веря. Так и стояла молчком, держалась крепко за плечи-то боярские.

— Слово молви, нето, — Шумской улыбался. Счастья-то полны карманы!

— Так ли? Андрюша…Ушам не верю…

— Когда я тебе врал? — вскинулся Шумской, да тут же вспомнил, как притворялся спящим-то. Удружил, Дёмка, да и сам хорош.

Арина будто поняла, о чем думает и засмеялась. И вроде обычно, но у Андрея в голове шибко шумело от хмеля и любви, а потому целовать кинулся, за смех этот — тихий, ласкающий.

Поцелуи-то жаркие, руки смелые…Одного жаль — в подклети завозились холопы, летом-то чай, долго не поспишь. Вставали до света. Пришлось Аринку из рук выпустить и в окошко сигать. Аришка подбежала к открытой ставне, вслед смотреть, и уж там Андрей тихо прошептал.