Книга Самое ценное в жизни - Татьяна Герцик

Условленная неделя пролетела, выставка в Хельсинки подошла к концу. После закрытия ее перевезли в стокгольмскую галерею, и началась уже знакомая круговерть – открытие выставки, выражение сдержанного восхищения посетителей и нескончаемый поток мужчин, приглашающих Татьяну провести с ними время. Но Юрий Георгиевич с Верой Ивановной были на страже, и всех кавалеров ждал тот же безоговорочный отказ.

В первый же стокгольмский вечер Татьяна дрожащими пальцами набрала знакомый номер, отчаянно надеясь услышать долгожданный голос Владимира, ведь он должен был получить телеграмму и выяснить, что случилось, но никаких изменений не последовало.

Так прошла неделя. Теперь Татьяна звонила уже в разное время суток, не соблюдая договоренность, надеясь застать его дома, но ответом ей было все то же тонкое частое пиканье, от которого хотелось лезть на стену. Правда, к концу недели пиканье сменилось на холодную пустую тишину. Как будто, низко опустив голову, слушаешь глубокий-преглубокий колодец.

Оставался еще один, довольно неприятный вариант – позвонить в контору. Не очень хотелось разговаривать с его секретаршей, которую она изрядно побаивалась за фельдфебельские повадки и явную к себе нелюбовь, но делать было нечего. Утром до отъезда в галерею набрала номер его рабочего телефона и с замиранием стала ждать ответа. Сердце оборвалось, когда после недолгого перезвона кто-то взял трубку. Горло перехватило, и она с трудом спросила, покашливая:

– Здравствуйте! Владимир Матвеевич на месте?

Ответил чей-то искаженный помехами голос:

– Нет, его нет. Что-то передать?

Татьяна сникла.

– Передайте, пожалуйста, что звонила Татьяна. Я не могу дозвониться до него уже почти три недели. Пусть проверит, что случилось, наверняка неполадки на линии, очень вас прошу!

В трубке что-то затрещало и голос вкрадчиво пообещал:

– Да, конечно, обязательно передам! До свиданья! – и раздались короткие гудки отбоя.

Она медленно повесила трубку. Что-то было не так. Но что? Разобрать не смогла.

Вечером вместо пустоты послышались короткие частые гудки. Снова занято. Что же это такое?

Душу грызла томительная тоска. Путешествия и экскурсии по историческим местам Швеции не приносили удовольствия. Она худела на глазах, да и есть нормально не могла. Часто тошнило. Да это и понятно – чужая кухня, другая вода. Даже воздух другой. Организм не успевал перестраиваться. Она сначала даже подумала, не беременна ли, но месячные наступили вовремя, и надежда на скорое материнство вновь растаяла.

Приближался конец вояжа. Татьяна ждала его с нетерпением, мечтая вернуться к Владимиру, и даже по-тихоньку воспряла духом, надеясь, что совсем скоро будет рядом с ним и сможет наконец посмотреть в его любящие глаза.

Но в предпоследний день перед намеченным отъездом ее ждал серьезный удар.

Они заканчивали выставку в Руане, после которой должен был состояться аукцион и долгожданный отъезд домой. Последние посетители уже покидали зал, когда в него вошел импозантный господин средних лет в строгом дорогом костюме цвета голубиного крыла.

Татьяна с опаской посмотрела на него, не зная, чего ожидать. Здесь, на севере Франции, мужчины были куда напористее, чем в Скандинавии. Они пылко говорили комплименты, присылали цветы, ожидали у входа. В одну дождливую ночь, невзирая на ненастье, кто-то из особо страстных поклонников даже спел ей серенаду под окном отеля. Если бы не Юрий Георгиевич, с холодно-учтивым видом отваживающий поклонников, ей пришлось бы туго.

Но этот господин сразу вызвал неосознанную тревогу, несмотря на то, что недалеко в зале находился Юрий Георгиевич. По тому, с какой обходительностью профессор общался с гостем, она поняла, что к ним пожаловала большая шишка.

Поискав ее глазами, их предводитель незаметно ей кивнул, чтобы подготовилась, и подвел незнакомца. Радушно представил:

– Танюша, дорогая, познакомься – это мсье Дюваль, известный европейский промышленник, покровитель искусств, наш главный спонсор. Это его мы должны благодарить за прекрасную организацию нашего турне.

Мужчина низко склонился к руке девушки, а мэтр замаячил ей своими критическими бровями – пообходительнее, пообходительнее!

Татьяна мило улыбнулась гостю, но изменить настороженное выражение глаз не смогла. Уж слишком пристально он на нее смотрел. Толерантно произнесла:

– Мы искренне благодарны вам за всё, что вы для нас сделали. Без вашей помощи мы никогда бы не смогли добиться такого успеха!

Юрий Георгиевич, знавший французский несколько хуже английского, медленно перевел. Мсье снисходительно улыбнулся в ответ, блеснув умными черными глазами, и что-то неспешно произнес, давая переводчику осмыслить услышанное, а сам вновь изучающим взглядом остановился на художнице, заставив ее сконфуженно покраснеть. Ей даже захотелось одернуть довольно короткое платье, открывающее колени.

Профессор, сосредоточенно нахмурившись, выслушал краткие фразы гостя, но передал сначала свое отношение к ученикам, а уж потом слова посетителя:

– Господи! Ну почему вы не учите языки? Ты-то хоть по-английски понимаешь, хотя и на уровне собаки – та тоже всё понимает, но не говорит. Правда, ты еще читать можешь, чего собакам не дано. А уж эти охламоны, – он кивнул в сторону о чем-то оживленно болтающей троицы, – вообще нули в познании иноземных языков, причем совершенно круглые! – Заметив скептический взгляд мсье Дюваля, устремленного на него, скороговоркой сообщил: – В общем, он сказал, что это ненужный комплимент, что это целиком наша заслуга, поскольку картины у нас замечательные, а ты со своей неземной красотой очаруешь любого мужчину от семнадцати до семидесяти.

Мсье Дюваль выслушал эту тираду, недоуменно приподняв ровную бровь. Потом что-то нараспев добавил. Мэтр слегка перекосился, но тем не менее жизнерадостно перевел:

– Нас приглашают отдохнуть после тяжелого вояжа в настоящем нормандском замке. Рассмотреть, так сказать, достопримечательности изнутри.

Татьяна испугалась и дрожащим голоском отказалась:

– Нет, Юрий Георгиевич, вы же знаете, что мне домой нужно! Меня муж ждет!

Тот неодобрительно на нее посмотрел. Гость тоже. Повернулся к мэтру и уточнил:

– Non?

Тот расплылся в извиняющейся улыбке и горячо запротестовал:

– Oui, oui, nous acceptons votre invitation avec plaisir! C’est le grand honneur pour nous![1]

Француз с почти сочувствующей улыбкой посмотрел на остолбеневшую от такой бесцеремонности девушку, крепко пожал руку Юрию Георгиевичу, склонился перед Татьяной в низком поклоне и ушел, чопорно кивнув по дороге молодым художникам, наблюдавшим за ним с откровенным интересом. Не успел гость скрыться из глаз, как они подлетели к профессору и, перебивая друг друга, потребовали разъяснить, что тут произошло.