Книга Правила одиночества - Самид Агаев

— Почему повторное, — спросил Али, — он что, еврей был?

— Кажется, француз.

— Ну тогда одно, — уточнил Виталик, — но под корень.

Али передернул плечами:

— Слушай, ну что ты такое говоришь, все настроение испортил.

— А ты, небось, про Эльзу думал?

— Нет, про Джульетту.

— Хорошо, — кротко сказал Виталик, — я Виталику передам.

— Передашь, если он сегодня целым останется.

— Не каркай, — оборвал Али Ислам.

— Я не каркаю, я специально так говорю, из суеверия, чтобы он, наоборот, целым остался, — объяснил Али.

— Лучше о себе подумай, — посоветовал Виталик.

— О себе я тоже думаю, — сказал Али и незаметно вздохнул. Опрометчиво было с его стороны напрашиваться сегодня посидеть с Эльзой ночью. Главное, она обычно артачится, а тут сразу согласилась, как назло, он и спросил-то скорее по привычке, зная, что она откажется, а она согласилась. Али потоптался на месте и, дернув за рукав Виталика, спросил сигарету.

— Курить нельзя, — сказал Ислам, — ты на боевом дежурстве.

В этот момент Виталик неестественно спокойным голосом произнес:

— Идут.

— Что значит идут, черт нерусский? Идет, наверное? — переспросил Али.

— Да нет, именно идут, — повторил Виталик.

Их было одиннадцать человек. Ислам снова и снова пересчитывал их, но цифра не уменьшалась. Они шли вдоль дома и шли чрезвычайно эффектно, в рубахах навыпуск, рослые, длинноволосые по тогдашней запрещенной комсомолом моде. Их было хорошо видно в свете фонарей. Ислам оглянулся, в тени котельной лиц было не разобрать, однако о том, что они выражали, можно было не гадать.

— Когда он успел собрать столько народу? — непонятно у кого спросил Ислам.

— Они же голубятники — как голуби собираются, по свисту, — ответил Виталик.

— Может быть, это не они, — предположил Али.

— И может быть, не к нам, — скептически добавил Виталик.

— Но почему их одиннадцать? — изумленно спросил Ислам. — Что ему сказал Черемисин? Что мы его в футбол играть зовем?

— Надо свистнуть этому придурку, чтобы уходил, что он стоит, как баран, ясно ведь уже все, — предложил Али.

— Поздно Дубровский, я уже не девственница, — констатировал Виталик.

Ислам произнес длинное замысловатое ругательство и добавил:

— Пойдем в Иерусалим и умрем вместе с ним.

— Типун тебе на язык, — сказал Виталик.

Ислам выступил из тени, сделал несколько шагов и оглянулся. Товарищи стояли в некотором замешательстве, не двигаясь. Тогда Ислам, не говоря ни слова, медленно, в развалку пошел в сторону Виталика Маленького, пути назад не было. Он двигался не прямо на Виталика, а как бы стороной, как бы случайно здесь прогуливаясь, потому что еще оставалась надежда спустить все это на тормозах. Одиннадцать против одного, это все же слишком. Сами они тоже вчетвером против одного, но о том, чтобы бить, в мыслях не было, может, они тоже бить не собираются — поговорят, и все.

Виталик Маленький стоял невозмутимый, как сфинкс, держа руки в карманах и немного отклонив назад корпус, чтобы удобно было нанести ответный удар, не теряя времени на размах. Он не сразу догадался, что кодла идет к нему: во-первых, потому что, погруженный в свои мысли, был рассеян, во-вторых, потому что не знал Рубена в лицо, впрочем, как и всех остальных. А когда догадался, стал насвистывать сквозь зубы, ему не пришло в голову ретироваться, хотя это было бы разумно.

— Фармазоны, — вполголоса сказал он, перестав насвистывать, потому что шли голубятники, явно подражая беспризорникам из недавно прошедшего фильма «Генералы песчаных карьеров». Когда они были в нескольких шагах, он вполголоса запел мейхана:

Рано утром я встаю,

Сам себя не я не знаю,

От похмелья голова болит…

Следующей строчки он не знал, поэтому перешел к другому куплету:

Рано утром я встаю,

Мотоцикл завожу,

Путь я на Советскую держу,

Карбюратор не сосает,

Искру свечка не бросает,

Вай, вай, вай, как нехорошо.

Приблизились и окружили, в нос ударил резкий запах мужских тел. Один из них, видимо сам Рубен, протянул ему руку, и Виталик машинально пожал ее.

— Поёшь? — спросил Рубен.

— Поет, — ответил, ухмыляясь, другой парень, — серенаду поет, девушку ждет, — и гнусаво запел — я встретил девушку, полумесяцем бровь, — и не в силах сдержаться ударил Виталика в ухо.

Ислам шел вихляющей походкой, приволакивая ноги, скребя по асфальту тупыми носками своих рабочих ботинок. На нем не было ничего ценного, что могло бы пострадать в драке, он старался беречь одежду. Что поделать, юность семидесятых была бедной. Поэтому ему нечего было терять в предстоящей драке, кроме головы, конечно. И нельзя было сказать, что он о чем-то думал, шагая в точку пересечения с футбольной командой. Когда ватага подошла к Виталику и один из них протянул руку для приветствия, Ислам остановился — может, обойдется, — но, когда Виталик получил оплеуху, он побежал, нащупывая на поясе рукоятку своей короткохвостой плети, именуемой «татар».

Они стояли, сгрудившись вокруг своей жертвы, кучно, как сказал бы отец Ислама (охотник, рыболов и неудачник, который сейчас обретался где-то в холодной и заснеженной Сибири, на очередных заработках), когда подстреливал из своей двустволки сразу двух уток. Легкая добыча вскружила им голову, усыпила бдительность, никто не заметил стремительно приближающуюся черную фигуру, которая с разбегу взлетела в воздух и обрушилась на толпу сверху, раздавая удары плетью налево и направо. Это была именно та бесшабашная, или, как сейчас говорят, безбашенная смелость, которая города берет, потому что результат, который он вызвал своим явлением, превзошел все ожидания.

Ислам, готовясь свалиться на головы, упал в пустоту, больно ударившись коленкой об асфальт. Голубятники ретировались мгновенно — ужас, вызванный появлением черной фигуры с небес, с карающей дланью, погнал их прочь, ибо все как один решили, что попали в западню и противник окружил их превосходящими силами. Эта перемена участи вызвала у Ислама, уже простившегося с жизнью, такой дикий восторг, что он, будучи не в силах сдержать своего чувства, издал нечеловеческий вопль, который вызвал у неприятеля еще больший ужас, — все решили, что кого-то из них зарезали. Он погнался за неприятелем, продолжая работать плетью. Причем бежал он, даже опережая некоторых голубятников, однако вовремя остановился и повернул обратно.

Под фонарем Виталик Маленький молотил Рубена, который, несмотря на то что был намного массивней, едва успевал закрываться от ударов. Али сошелся в клинче с достойным себе противником, таким же могучим, как и он сам. Обхватив руками, он тянул его на себя, пытаясь оторвать от земли и применить прием из греко-римской борьбы под названием «бросок через голову». Виталик Большой метался между ними, не зная, кто более нуждается в помощи, затем, сделав правильный выбор, вцепился в соперника Али. Вдвоем им удалось оторвать его от земли, но бросить неприятеля они не успели. Подбежал Ислам, вытянул здоровяка плетью, отчего тот, охнув и закрыв голову руками, перестал сопротивляться и свалился под ноги Али. В этот момент сзади послышался шум, не предвещавший ничего хорошего. Голубятники разглядели-таки, что их подло обманули и что против них выступает всего-то четыре человека, и дружно побежали обратно.