Книга Измененное время - Людмила Петрушевская

Так вот, этот Ум-ский, как и следовало ожидать, после своих визитов в посольство был все-таки арестован, взят в КГБ и затем посажен, никто его не спас, британская королева не защитила. Да ни один из дипломатов ничего и не узнал — исчез человек, и все.

После тюрьмы и лагеря это был уже совершенно другой Ум-ский, старик, какой-то отчаюга (по выражению Асиного сослуживца).

— Я выписал ему пропуск. Мне было любопытно посмотреть на эту легенду. Он выглядел прилично даже в бушлате. Вы знаете, что он сказал? В ответ на то, что ее нет уже, она побежала за ребенком в садик, он буквально возопил: «Может быть, вы еще скажете, она замуж вышла?» Что вас с ним связывает, Асечка?

— Да я его видела раз в жизни!

— Он сказал, знаете, что он сказал? «Я люблю ее больше моей жизни, и она была единственной, которую я помнил в тюрьме. Которая меня поддерживала». Я заинтересовался этим, я ведь тоже к вам неравнодушен, Асечка. Мы с ним поговорили. Во-первых, в ответ на сообщение, что у вас сын, он ответил, что у него тоже есть сын. Но ему известны только его имя и отчество, ну и фамилия. Адреса нет. Видимо, он, вернувшись после лагеря, лишенный всего, проверял свои возможности. Вы у него были явно не одна, успокойтесь. А знакомые дипломаты все давно разъехались, пока он сидел. Если домашний телефон прежних знакомых не отвечал, он звонил по месту работы. Этот отчаюга надеялся теперь уже на ваш женский народ и всюду искал приюта. Тем более горестно ему было выслушивать насчет того, что случилось с его подружками. «Как родила? Как родила? Может быть, вы еще скажете, что она и замуж вышла?» А с какой великой тоской это спрашивал он! Сидя в лагере, он сильно, видимо, рассчитывал на вас, вспоминал. А вот вам его похождения, он мне все живописал. Он дворянин, но скрывал это. Князь по материнской линии и родня императорам по линии Нассау, как он мне быстро признался. Ну как грузины все князья, я думаю. Сразу после того, как он женился в юности, будучи студентом, и его жена забеременела, наступила великая репрессия, и Ум-ского упекли лет на семнадцать. Так. Жена отказалась от него. Когда он вернулся из лагерей, он получил комнату в Балабаново, за сто первым километром. Работал в доме инвалидов войны библиотекарем. Человеческие обрубки пили сразу по получении пенсии, затем занимали у сестер и техничек и пили в долг. Затем продавали простыни и подушки, воровали друг у друга одеяла на продажу. Это было страшно. Без одеял они не выживали, топили там плохо. Кто мог передвигаться, просил милостыню у пристанционного буфета. Ум-ский там, видимо, сошелся с кастеляншей, он упоминал о ней как-то особенно, что она купила ему у соседки, работавшей в морге, зеленый костюм (привезли неопознанного жмура). Ум-ский тут же, чистый и в костюме, в воскресенье как-то нелегально поехал в Москву и в центре города завязал разговор с первыми попавшимися иностранцами. (В лагерях ему приходилось сидеть с профессорами, они его, видимо, воспитывали, учили всему. У него неземной лоск до сих пор. Французский он знал с детства.) Иностранцы привезли его к себе, собрали ему кое-какие вещи, накормили. Он остался жить у одного посла, где наездами бывали три шальные дочки. Ночью они все, включая посла, шастали по квартире голыми. Это его изумляло. Жена посла пила как лошадь. Одна из дочек полюбила князя и хотела даже вывезти Ум-ского в багажнике в Финляндию. Он побоялся. Затем хозяин квартиры, посол, закончил свое пребывание в России. Он передал его в руки следующему дипломату, нашелся еще один, советник по культуре. Ум-ский переехал к нему. Советник возил его по своим друзьям, так он и оказался у того скульптора, где произошла незабываемая встреча с вами. Ум-ский, кстати, позвонил жене сразу по возвращении из первых лагерей, когда еще не имел права проживания в больших городах. Бывшая жена сказала, что таких не знает. Он сказал, что все равно встретится с сыном, цыганка нагадала, а бывшая жена бросила трубку. Из чего он понял, что сын есть. Но попыток отыскать его он тогда не делал. Боялся навредить. У него еще не было разрешения жить в Москве. Так он объяснял. Он навел справки, очень осторожно, у других. Сын его стал студентом чего-то стали и сплавов. И Ум-ский так и жил на положении интернированного, в посольствах, т. е. на улицу один не вылезал и всюду ездил только на машинах своих иностранных друзей. Его забрали органы, когда он шел в чужом дипломатическом дворе от машины к подъезду (шлагбаум у въезда был закрыт, дежурный отсутствовал, и его друг-советник вынужден был припарковаться на улице с внешней стороны) — а все это, видимо, было спланировано, и когда они тихо шли в безлюдном дворе, тут на Ум-ского наскочили, грубо затолкали в будку, вызвали кого надо, и следственная машина закрутилась. И там, в лагере, он мне сказал, единственно, на что он надеялся, выйдя на свободу, это увидеть только одно лицо, головку в перышках и дивные глаза. Грету Гарбо Асеньку. Он вас называл еще «воробышек». Ваш рабочий телефон он хранил все эти годы. И вашу фотографию, кстати. Вернулся в телогрейке, он, действительно, даже в пятницу был одет в бушлат. Но как-то аккуратно, благородно. Хорошо, я его встретил и провел к себе. Чаем напоил. Печенья дал. У вас там было в шкафчике. Когда он назвался от бюро пропусков, я захотел его увидеть. Знаменитое же имя! Он мне рассказал, что, вернувшись, он собирался устроиться обратно в свой интернат для инвалидов, но кастелянша его не взяла. Он твердил, что был арестован, а она считала, что он жил с другой бабой, — и ядовито напомнила ему, что купила кому-то зеленый костюмчик. И вместо отдать деньги он обманул! Теперь он рассчитывает найти сына. Не помогу ли я с этим и не подскажу ли кого-нибудь, кто может помочь. Он знает, что все равно встретит его. А в справочное бюро он не может обратиться, денег нет. Намекал. А я сам сижу пустой, пятница, вечер, все разбежались, и я не знаю, как до дому добраться, ну прямо как сегодня.

Ася вернулась домой, муж уже перекрикивался с сыном — привел ребенка из садика. На кухне слышался пьяный голос: Джо, ужас!

Она вызвала в прихожую мужа и злым шепотом спросила:

— Вы что, пьете? И Ум-ский с ним?

— Аська! Это ведь Ум-ский погиб, не сходи с ума, все, все уже! — пьяновато ответил Егор. — Поминаем.

За кухонным столом, где стояла ополовиненная бутылка водки, сидел нетрезвый, расстроенный Джо с мокрыми глазами. Он был только из морга.

Вот это новость, Ум-ский-младший замерз в картонных ящиках!

Последнее дело Ум-ского было на окраине, в каком-то поселке, почти что за городом, он поехал туда, видимо, потому что там бывало легче найти ночлег. Он сошел с электрички днем (имелся билет в кармане).

Пока он бродил по улицам, пока стучался и звонил, видимо, наступили сумерки. Почему-то не остался в подъезде, как обычно делал. Может быть, спугнули. Он сунулся в незнакомую котельную, но не проник. (Они потом сказали, что к ним стучались, но они не стали открывать посторонним, не имели права.) Пришлось ему выпить четвертинку, которую он привез с собой в виде вклада за ночлег (ее потом обнаружили пустой тоже в кармане). Выпив и, видимо, согревшись, он забрался в железный сарай при гастрономе, схоронился в картонных ящиках. Вероятно, перед смертью проснулся, так как глаза имел широко открытые, запорошенные снегом. Его нашли только через неделю или дней через десять.