Книга Скрипка - Энн Райс

– Когда вернется Фей, – прошептала яРозалинде, словно мы обе по-сестрински должны были что-то скрывать от всехостальных, сидящих за этим круглым столом в этой большой комнате. – КогдаФей вернется, ей понравится то, как сейчас выглядит дом, – как ты думаешь?Все вот это, все, что сделал Карл. Теперь здесь так красиво.

– Не плачь.

– А разве я плачу? Мне казалось, ясмеюсь. Где Катринка?

Несколько человек вышли из комнаты. Яподнялась и тоже вышла. Заглянула в столовую, в душу и сердце этого дома,комнату, в которой давным-давно мы с Розалиндой затеяли жуткую драку из-зачеток. Господи, я иногда думаю, что людей доводит до пьянства избытоквоспоминаний. Должно быть, мама вспоминала какие-то совершенно ужасные вещи. Мытогда разорвали материнские четки! Четки!

– Я должна пойти спать, – сказалая. – Голова раскалывается, я все время что-то вспоминаю. Что-то оченьнеприятное. Никак не могу прогнать дурные мысли. Хочу попросить тебя кое о чем,Роз, дорогая…

– Да? – тут же откликнулась сестра,протянув ко мне обе руки и устремив на меня твердый взгляд, полный сочувствия.

– Скрипач – ты помнишь его? Тем вечером,когда умер Карл, на улице стоял человек и…

Остальные столпились под маленькой люстрой ввестибюле. Катринка и Грейди затеяли яростный спор. Мартин держался с Катринкойсурово, и она чуть ли не перешла на визг.

– А-а, ты о том парне со скрипкой! –Роз рассмеялась. – Конечно, я его помню. Он играл Чайковского. Разумеется,он выпендривался, знаешь ли. Можно подумать, что Чайковский нуждается вимпровизации! Но скрипач был таким… – Она наклонила голову набок. – Вобщем, он играл Чайковского.

Я прошлась с Розалиндой по столовой. Она очем-то говорила, а я не могла понять. Какие-то странные фразы. Мне казалось,она все выдумывает. Но потом я вспомнила…

Это было совершенно другое воспоминание, вкотором не было ни боли, ни накала прежних образов, бледное, давно ушедшее внебытие, покрытое пылью. Не знаю, но сейчас почему-то я не стала гнать егопрочь.

– Помнишь, один пикник вСан-Франциско, – говорила Розалинда, – там были все твои битники ихиппи, а я боялась до смерти, что сейчас нас всех ограбят и свалят в залив, аты взяла скрипку и все играла, играла, а Лев танцевал! В тебя словно вселилсядьявол, в тот раз и еще в другой, когда ты была маленькая и получила в рукикрохотную, три четверти, скрипочку, – помнишь? Тогда ты тоже все играла,играла и играла, но…

– Да, но больше у меня так никогда неполучалось. Я пыталась, пыталась, но после тех двух раз…

Розалинда пожала плечами и крепко меня обняла.Я повернулась, посмотрела на нас в зеркало – не на голодных, озлобленныххудышек, дерущихся из-за четок, а на теперешних нас, почти рубенсовских женщин,на двух сестер: она с красивыми седыми буклями, естественно обрамлявшими лицо,с большим мягким телом, в летящем черном шелке, и я со своей челкой, прямымиволосами и с толстыми ручищами, в блузке в сборочку. Розалинда чмокнула меня вщеку. Недостатки нашего телосложения уже не имели значения. Я просто смотрелана нас, и мне хотелось и дальше стоять с ней на том же месте, испытываяоблегчение, огромную чудесную волну облегчения, но ничего этого не произошло.

Ничего.

– Как ты думаешь, мама хочет, чтобы мыжили в этом доме? – Я принялась плакать.

– О, ради Бога, – откликнуласьРозалинда, – кого это волнует! Отправляйся в постель, тебе не следовалобросать пить. Лично я собираюсь осушить целую упаковку пива. Хочешь, мыпереночуем наверху?

– Нет.

Она и без того знала ответ.

В дверях спальни я повернулась и посмотрела насестру.

– Что?

Должно быть, мое лицо напугало ее.

– Скрипач – ты его помнишь? Того, чтоиграл на углу, когда Карл… Я хочу сказать, когда все…

– Я уже сказала. Да. Конечно помню.

Розалинда снова повторила, что он игралопределенно Чайковского, и по тому, как сестра подняла голову, я поняла, чтоона очень гордится тем, что сумела узнать музыку. Разумеется, она была права,во всяком случае я так подумала. Она казалась мне такой мечтательной, милой инежной, полной сочувствия, словно она никогда и не знала, что такое низость.Вот мы с ней стоим здесь… и мы пока не старые. В этот день я чувствовала себяне более старой, чем в любой другой. Я не знаю, каково это – чувствовать себястарой. Страхи уходят. Низость уходит. Если ты молишься, если на тебя снизошлоблагословение, если ты стараешься!

– Он все время сюда таскался, этот пареньсо скрипкой, – добавила Розалинда, – пока ты лежала в больнице. Явидела его в тот вечер, он стоял и смотрел. Возможно, ему не нравится игратьдля толпы. Я считаю, что он чертовски хорош! То есть он ничем не хуже техскрипачей, на чьих концертах я бывала или чьи записи слушала.

– Да, – согласилась я. – Онхорош.

Я подождала, пока за ней закроется дверь, итолько тогда снова расплакалась.

Мне нравится плакать в одиночестве. Как эточудесно: выплакаться всласть, не думая, что сейчас тебя остановят!

Никто не говорит тебе «да» или «нет», никто немолит о прощении, никто не вмешивается. Выплакаться.

Я прилегла на кровать и разрыдалась,прислушиваясь к голосам снаружи. И вдруг почувствовала себя такой усталой,словно сама несла все эти гробы к могиле… Подумать только! Так напугать Лили!Прийти в больничную палату и удариться в слезы, и позволить Лили увидеть это.«Мамочка, ты меня пугаешь!» – сказала она в ту минуту, когда я пришла прямо избара. И я была пьяна – разве нет? Те годы я прожила в пьянстве, но никогда ненапивалась до бесчувствия, никогда не напивалась до такого состояния, что немогла… а тут это ужасное, ужасное мгновение, когда я увидела ее маленькое белоеличико, облысевшую от рака головку, тем не менее прелестную, как бутон цветка,и мои глупые, не ко времени, слезы. Жестоко, жестоко. Господи.

Куда подевалось то блестящее синее море с егопенными призраками?

К тому моменту, когда я осознала, что ониграет, прошло, должно быть, довольно много времени.

В доме успела наступить тишина.

Наверное, он начал играть очень тихо, на этотраз действительно передавая чистую сладостность мелодии Чайковского, можно былобы сказать – приглаженную красноречивость, а не животный ужас гаэльскихскрипок, которые так околдовали меня прошлой ночью. Я все глубже погружалась вмузыку, по мере того как она приближалась, становилась более отчетливой.

– Да, играй для меня, – прошептала яи провалилась в сон.