Книга Потерявшая сердце - Анатолий Ковалев

Наталья застала мадам Тома с компрессом на голове, издающей громкие стоны. Можно было подумать, что служанка находится при последнем издыхании, но все в доме знали, что мадам Тома мнительная особа, к тому же симулянтка. Граф давно грозился рассчитать ее, но графиня не позволяла. «Не думаете же вы коллекционировать француженок, как заморских птичек?! — справедливо возмущался Федор Васильевич. — Когда у них вылезают перья, от них следует избавляться…»

— Где Софи? — отрывисто спросила Наталья.

Мадам Тома едва приподняла тяжелые веки:

— А, это вы, мадемуазель…

— Я спрашиваю, где Софи? — повторила Наталья, смахнув тыльной стороной руки слезы.

Служанка не торопилась с ответом. Она сразу заприметила и слезы девушки, и ее крайне возбужденное состояние. Хотя Софи строго-настрого запретила ей сообщать домочадцам, где она находится в данную минуту, француженка решила нарушить запрет. Мадам Тома затаила в душе ненависть к своей госпоже и жаждала мести.

— Софи у графини… — со стоном вымолвила она и сделала вид, что впала в забытье.

Наталья предпочла бы говорить с сестрой наедине. Мать тотчас заметит ее состояние, начнет задавать вопросы. Впрочем, это уже неважно, она ничего не собирается скрывать. Пусть мать узнает, кто виновник постигшего ее горя! Тогда графу, если он замыслил эту свадьбу один, несдобровать! Наталья поспешила в покои матери. В первой комнате она обнаружила мадам Бекар, бельгийскую гувернантку Лизы. Та вязала на спицах, но при виде Наташи резко поднялась, отбросила вязание в сторону и преградила ей путь к следующей двери.

— Графиня просила ее не беспокоить, — категорично произнесла гувернантка.

— Что это значит? — удивилась Наталья. — Вы не пускаете меня к моей матери? По какому праву? Что вы вообще здесь делаете? Разве вы не должны находиться в комнате Лизы?

— Так велела графиня, — твердо отвечала та.

— Но мне сказали, что Софи у маменьки? Значит, ей можно было войти?!

— Мадемуазель Софи можно, а вам нельзя.

Тон гувернантки был попросту оскорбителен. Обида, жгучая, как горчица, наполнила сердце девушки, и Наталья процедила:

— Немедленно отойди от двери и не смей рассуждать! А не то я скажу одно слово отцу, и он вышвырнет тебя вон!

— Хорошо, я покоряюсь насилию. — Бельгийка сделала шаг в сторону. Ее свинцово-бледное лицо потемнело от злобы. — Только как бы вам, мадемуазель, потом не пожалеть о своей настойчивости.

Наталья рванула на себя створки двери. Вторая комната была пуста, но девушка отчетливо услышала голоса в следующем помещении. Ее удивил разлитый в воздухе запах ладана. «Неужто служат молебен на дому?» — удивилась она. Мадам Бекар неотступно следовала за ней, и когда Натали взялась за ручку двери, из-за которой слышались голоса, гувернантка выдохнула ей в самое ухо:

— Хорошенько подумайте, прежде чем открыть ящик Пандоры!

Наталья, кипя от негодования, отворила дверь. Картина, представившаяся ее взору, поразила девушку до онемения. В комнате Коршуна, как прозвали ее сестры, в самом деле шло богослужение. Громадный шкаф черного дерева, о назначении которого Натали никогда не задумывалась, оказался раздвижным алтарем. Его правая часть изображала Деву Марию с молитвенно сложенными руками, левая — группу апостолов. Центральная часть представляла сцену распятия Христа, целиком вырезанную из слоновой кости. Аббат Гастон де Серрюг из церкви Святого Людовика, проповеди которого ходили слушать пол-Москвы, нараспев читал молитву на латинском языке. Графиня и Софи сидели перед ним на скамеечке и тихо вторили, также по-латыни. Курившийся в душном помещении ладан странным образом действовал на коршуна. Тот, по-видимому, пребывал в трансе и, приоткрыв клюв, закатив глаза, мерно раскачивался, сидя на жердочке в клетке, в такт человеческим голосам.

Никто не услышал, как Наталья открыла дверь. Чем дольше она стояла на пороге, тем яснее до нее доходил смысл происходящего. Ее будто парализовало, она не могла выдавить ни звука. Запах ладана, бормочущий аббат, роскошное распятие — все пугало ее до помешательства. Сбылось пророчество гувернантки. Натали горько жалела о том, что проникла в эту комнату, и многое отдала бы за то, чтобы остаться в прежнем неведении… Девушка хотела повернуться и уйти, но онемевшее тело не двигалось. Все плыло перед ее глазами.

Мадам Бекар пронзительно вскрикнула, когда девушка повалилась назад, прямо на нее, и едва успела подставить свои костлявые руки, похожие на вязальные спицы.

Вечером того же дня Софи суетилась вокруг сестры, меняя ей уксусные компрессы, подавая то нюхательную соль, то чашку с ромашковым чаем. Она без умолку щебетала по-французски. Время от времени в ее речь вклинивались стоны мадам Тома, раздававшиеся из комнаты прислуги. Тогда Софья бежала к француженке и ухаживала так же за ней, с непонятной готовностью, будто сама была ее служанкой.

— Не стоит расстраиваться из-за Бенкендорфа, — утешала старшую сестру младшая. — Уверяю тебя, у него во всем расчет, никакого чувства. С таким мужем ты умерла бы со скуки! Другое дело — князь Нарышкин.

— Откуда ты его знаешь? — недоверчиво усмехнулась Натали.

— Как же! Разве ты не помнишь? Позапрошлым летом Мишель Воронцов приезжал к нам в Вороново со своим кузеном!

— Очень смутно помню, Софи, — призналась она, — я тогда брала уроки вокала у маэстро Мускети. Отец его едва уговорил погостить у нас…

— Ах, вот в чем дело! — засмеялась Софья. — Престарелый кастрат затмил молодого красавца Нарышкина!

— Что ты такое говоришь? — надулась Натали. — Лучшего учителя пения, чем сеньор Мускети, не сыщешь во всей Москве!

— Кажется, Мишель уже тогда что-то знал о сговоре наших отцов насчет тебя и князя Нарышкина. Он на что-то такое намекал. — Софи явно хотела продолжать эту тему, чтобы избежать другого, опасного объяснения, но Натали, видя, что сестра предпочитает болтать о замужестве, сама заговорила о том, что вызвало ее обморок.

— Ах, Сонюшка, как же ты решилась переменить веру, не пойму? — Ее глаза наполнились слезами, она с ужасом и недоверием смотрела на сестру.

— Что же тут непонятного? — Софья поднялась с постели и сделала несколько шагов по комнате. — Вот смотри, мы с тобой за весь вечер не сказали друг дружке ни единого слова по-русски. С детства мы приучены думать только по-французски. Латынь знаем в совершенстве. Зато ни ты, ни я ни слова не понимаем из того, что говорят русские священники в церкви. Какие же мы православные? Сама подумай!

— В церкви я правда ничего не понимаю, но ведь в этом и состоит таинство веры!

— Никакое это не таинство, а просто твое невежество, — отрезала Софи. — Тогда уж так — либо изучай церковно-славянский язык, как какой-нибудь сельский пономарь, либо смирись с очевидным — ты можешь понимать смысл только католического богослужения. И потом, когда ты исповедуешься русскому священнику, тебе приходится объясняться на языке, который знаешь едва-едва, мысли свои переводить с французского. Подчас невозможно излить до конца душу. Это не только неудобно, это попросту грешно.