Книга Потерявшая сердце - Анатолий Ковалев

— Правда, я сама не раз жалела об этом, — согласилась Наталья, — но все же мы с тобой русские, а изменить вере — все равно что предать Родину…

— Ты повторяешь слово в слово за папенькой. — На этот раз надулась Софи. — Отец не всегда и не во всем прав.

— Господи, что будет, когда он узнает?! — ужаснулась Наталья. — Он ярый противник межконфессионных браков, а сам, того не подозревая, живет в таком браке! Папа сойдет с ума! О нем вы с матерью, конечно, не подумали?

— Пожалуйста, не драматизируй, — спокойно сказала Софья. — До войны, если помнишь, мы ходили в церковь Святого Людовика слушать проповеди аббата Серрюга, и отец даже восхищался ими.

— Это не одно и то же! — возмутилась Наталья. — Пол-Москвы ходит на проповеди этого иезуита, как в театр, и не более того…

— Откуда ты знаешь? — усмехнулась Софи. — Могу назвать тебе, по крайней мере, два десятка москвичей, обращенных им в римскую веру…

Софья была права. Отцы-иезуиты работали денно и нощно не покладая рук, обращали потомков старинных русских родов в католицизм. Никто, ни император, ни митрополит, ни министр по делам религии Александр Голицын, еще не подозревали, какие масштабы уже приобрела измена вере отцов среди русской аристократии.

— Надеюсь, ты не расскажешь отцу о том, что видела… — Софи сделала многозначительную паузу.

Подумав немного, Наталья сказала:

— Маменька сама должна во всем признаться. Жить в постоянном обмане недостойно ее.

— А смогут ли они вообще жить вместе после того, как узнается истина? — Вопрос давно мучил Софи, и она решила задать его сестре.

— Не знаю, — поежилась Наталья, — но если мама захочет обратить в католичество Лизу…

— …грянет буря, — закончила ее мысль Софья.

— А ведь мама уже подбирается к Лизе, — вдруг поняла Наталья. — Затем и нанята мадам Бекар. Ух, какая же злая и противная эта бельгийка! Надо сказать отцу, чтобы он вышвырнул ее вон…

— Не смей этого делать! — резко оборвала ее Софи. — И вообще, не лезь не в свои дела!

Грубые слова сестры, а главное, враждебный тон, которым она их произнесла, больно укололи Наталью. Соня всегда была с нею ласкова, за исключением одного случая, когда они поругались из-за дорогих платьев мадам Обер-Шальме. Софья раздала их прислуге, потому что ей было стыдно носить, как она выразилась, «награбленное». Наталья же без угрызений совести оставила себе эти платья, видя в них лишь подарок отца. Они тогда наговорили друг дружке много неприятных слов и потом еще целую неделю не разговаривали. Та ссора казалась такой серьезной, но то, что происходило теперь, не шло с ней ни в какое сравнение. Наталье вдруг стало ясно, что их семья раскололась на две половины. Софи уже сделала свой выбор, теперь им с Лизой осталось решить, с кем они — с папенькой или с маменькой.

Тем временем из комнаты прислуги раздался стон, и мадам Тома прерывистым голосом позвала на помощь:

— Мадемуазель Софи, помогите… я умираю…

Софья тотчас бросилась к ней. Натали медленно поднялась с постели. Остро пахнущий компресс упал на пол. Голова кружилась. Она сделала несколько неуверенных шагов к двери и схватилась за ручку, чтобы не упасть. Объяснение с Бенкендорфом казалось ей теперь сущим пустяком по сравнению с той бурей, которая назревает в ее семье. Она покидала комнаты сестры с горьким сознанием того, что уже никогда не будет так дружна с Софьей, как раньше.

В свои апартаменты девушка вошла уже твердым, уверенным шагом, окончательно решив, что постарается забыть Бенкендорфа поскорее. Она выйдет замуж за князя Нарышкина, как хочет папенька. Уж если нужно принять чью-то сторону, она предпочитает во всем слушаться только отца.

Евлампия оставила Глеба в библиотеке и велела Архипу отнести туда чаю. При выходе с детской половины женщина задержалась перед портретом Наталички, писанным маслом за несколько месяцев до ее смерти. Она частенько разговаривала с изображением своей любимицы, советовалась, сообщала последние новости о детях. Сегодня карлица смотрела на портрет сурово. «Что ты скрывала от меня? В чем провинилась перед мужем? За что он так жестоко тебе отомстил?»

Она присела на стул, что стоял против портрета, продолжая безмолвно сыпать вопросами. Наталья Харитоновна в окружении двух крошечных мальчиков отвечала ей спокойным, умиротворенным взглядом. «Почему гнев отца пал именно на Глеба? — продолжала допытываться Евлампия. — Может, князь заподозрил, что мальчик рожден не от него? Но от кого же?» Догадка казалась ей верной. Только ревность, дикая и необузданная, могла толкнуть князя на такое преступление. «Похоже на отравление», — снова послышался ей чей-то приятный бархатный голос. Где и когда она слышала его? Кто он, этот человек, явно посвященный в тайны семьи Белозерских куда глубже, чем она? В те дни Евлампия была настолько убита горем, что вряд ли замечала кого-то вокруг. Лишь одна фраза и голос, произнесший ее, осколком врезались в память.

Она принялась рассуждать логически. Мог ли какой-нибудь посторонний мужчина, кроме докторов и слуг, попасть в комнату умирающей Натальи Харитоновны? Вряд ли. Потом гроб с телом стоял в гостиной. Приезжали проститься знакомые, родственники, подруги Наталички по пансиону. А на кладбище было еще больше народу. Она крепко держала за руку Борисушку. Он безмолвно плакал. Глеба оставили дома, мальчик всю ночь метался в горячке. В те дни она жила, как в бреду… «Фраза была сказана на кладбище, — вдруг поняла Евлампия, — я тогда еще возмутилась в душе, что это говорят при ребенке». Тот мужчина стоял у нее за спиной, лица его она не видела, но голос был очень знакомый. «У него такой приятный бархатный голос, Евлампиюшка, невозможно передать! Должно быть, он недурно поет. И, если бы не стал художником, непременно был бы певцом!» Как же она могла забыть, что говорила Наталичка о художнике, писавшем ее портрет с детьми?! Конечно, это был он! Так неужели именно с ним был роман у Натальи Харитоновны?

Карлица медленно, словно стыдясь, подняла глаза на портрет. «Неужели? — немо вопросила она. — Неужели Глеб сын художника?» Евлампия резко поднялась со стула, вплотную подошла к портрету. В глаза бросилась размашистая подпись «Вехов». Она с силой задернула занавеску, едва не оборвав ее, и поспешно удалилась.

Через час Евлампия уже подъезжала на извозчике к Тверскому бульвару. Дом художника указал первый же будочник.

На звонок из дверей высунулась старая служанка.

— Вам кого? — озадаченно спросила она, увидев карлицу. Служанка привыкла провожать к хозяину либо молодых красивых женщин, либо юных учениц.

— Мне к художнику. — Гостья вложила в слово «художник» столько ненависти и презрения, что старая служанка даже вздрогнула.

— Он занят, — заявила она, — зайдите завтра.

— Доложите, что его хочет видеть родственница Наталии Харитоновны Белозерской, — настаивала Евлампия.

— Павел Порфирьевич работают. Не велено беспокоить, — упорствовала та.