Книга Философия ужаса - Ноэль Кэрролл

обладают этими свойствами в вымышленном виде. Когда мы размышляем об этих вымышленных существах, когда мы рассматриваем смысл или значение описаний Лавкрафтом этих вымышленных грубых существ, мы понимаем, что Великие Существа сочетают в себе сгустки свойств, которые отвратительны и пугающи, и мы испытываем художественный ужас.

Мы знаем, что все эти вещи о Великих Существах вымышлены. Однако пропозициональное содержание вымысла Лавкрафта составляет содержание нашей мысли о них, и нас ужасает сама мысль о них. Если мы можем ужасаться мыслям, как показали предыдущие примеры, то мы можем ужасаться мыслям, порожденным в нас ужасающими авторскими описаниями. Таким образом, из того факта, что мы верим в то, что вымышленные Великие Существа являются такими-то и такими-то, не следует, что наша реакция обязательно должна быть связана с квазистрахами и притворными эмоциями. Уолтон упустил из виду возможность того, что при сознательном чтении вымыслов мы размышляем над содержанием описаний чудовищ, которое становится основой наших мыслей и которое вызывает в нас страх и отвращение. Иными словами, нет никаких причин одобрять переход от того, что наши убеждения касаются только того, что вымышлено, к утверждению, что наши страхи - это квазистрахи и притворные эмоции.

Поскольку мы знаем, что Великие Существа - выдумка и только мысль о них вызывает страх и отвращение, мы не бросаем книгу и не спасаемся бегством. Таким образом, теория мысли может объяснить те аномалии, которые не смогла объяснить теория притворства и теория иллюзий. В то же время у теории мышления есть то преимущество, что она рассматривает наш ужас как подлинный ужас. Она может приспособиться к феноменологии ужаса, а также справиться с логическими проблемами, которые ставит перед нами арт-хоррор в частности и фантастика в целом. В этом отношении она превосходит теории притворства - теории, которые решают головоломку, постулируя контринтуитивный спектр притворных действий, хотя и ментальных.

Один из способов победить теорию мысли может звучать так: на самом деле речь идет о том, чтобы показать, что страх, печаль и т. д. по отношению к вымыслам не являются иррациональными. На первый взгляд, эмоциональные реакции на вымысел выглядят так, будто они должны быть иррациональными, потому что, казалось бы, они вовлекают зрителя в два противоречивых состояния веры - как в то, что Зеленая слизь существует, так и в то, что Зеленой слизи не существует. А это иррационально. Теперь теория мышления избавилась от этого вида иррациональности, устранив противоречие, показав, как нас может напугать то, что мы явно считаем вымышленным. Однако она избавилась от этого противоречия, сделав нас иррациональными еще одним способом. Теперь то, чего мы боимся, - это мысли или содержание мыслей. Но пугаться простого содержания мыслей иррационально. Так что если нам нужна теория, которая не сводит нас к такого рода иррациональности, теория притворства остается сильнейшим претендентом.

Вопрос заключается в том, насколько иррационально бояться или иными способами эмоционально воздействовать на мысли. Очевидно, что парализовать себя психотическими фантазиями о том, что за нами наблюдают марсиане, нерационально, но мыслительные содержания, которые мы имеем в уме, не являются психотическими фантазиями, поскольку они включают в себя веру в существование марсиан. Мыслительные содержания, которые мы имеем в уме, не могут быть задуманы по модели психотических или даже невротических фантазий. Точно так же теория мышления сделала бы читателя неразумным, если бы подразумевала, что он принимает противоречие. Но нет никакого противоречия в том, что размышления над содержанием наших мыслей приводят к страху.

Возможно, идея заключается в том, что пугаться мыслеобразов просто глупо. Однако "глупость" может быть неправильной формулировкой, если это просто факт о людях, что они могут быть напуганы идеей таких первобытных Великих Существ. Поскольку в этом нет противоречия, эту особенность людей нельзя оценивать с точки зрения иррациональности. Мы просто так устроены. Это естественный элемент нашей когнитивной и эмоциональной структуры, на котором воздвигнут институт вымысла.

Более того, идея о том, что глупо впадать в эмоциональное состояние из-за содержания мысли, кажется мне по сути морализаторской - как неявная апелляция к некоему кодексу мужества, мужественности или практичности. Но такое мышление может поставить под сомнение весь институт художественной литературы. В качестве альтернативы я утверждаю, что практика художественной литературы - включая наши эмоциональные реакции, когда они соответствующим образом мотивированы текстом, - на самом деле основана на нашей способности быть тронутыми идейным содержанием и получать удовольствие от того, что оно тронуто. Более того, мне кажется неразумным пренебрегать нашими эмоциональными реакциями на вымыслы как иррациональными, если они согласуются с тем, что нормативно уместно в рамках института вымысла. В этом смысле они рациональны в том смысле, что они нормальны; они не иррациональны в том смысле, что они ненормальны.

Конечно, мы могли бы сказать, что реакция на художественную литературу иррациональна, если бы она каким-то образом мешала практическим занятиям. Но тогда иррациональным было бы именно потакание вымыслу, а не тот факт, что он может быть тронут содержанием мысли. И тот же самый человек был бы иррационален точно так же, если бы тратил слишком много времени на то, чтобы притворяться испуганным фикциями в ущерб своим практическим интересам.

К настоящему времени стратегия, лежащая в основе теории мысли, и некоторые соображения в ее защиту должны быть достаточно ясны. Однако более подробный рассказ об этих мыслительных содержаниях и их связи с художественными текстами будет полезен. Теория мысли опирается на проведение различия между мыслями и убеждениями, с одной стороны, и на связь между мыслями и эмоциями, с другой. Я пытался поддержать связь между мыслями и эмоциями, указывая на то, что я считаю межличностно подтверждаемыми фактами: например, на нашу способность искренне пугать себя, представляя, что мы вот-вот сорвемся в пропасть, или представлять, что наша рука (или рука знакомого) вот-вот будет раздавлена машиной - при том что на самом деле мы считаем вероятность таких событий равной нулю. Итак, давайте обратимся к различию между мыслями и убеждениями.Предполагаемая проблема эмоционального реагирования на фантастику заключается в том, что эмоциональная реакция требует веры в то, что объект реакции существует. А это не согласуется с тем, во что, как мы полагаем, верит информированный потребитель арт-хоррора. Конкретный объект арт-хоррора - это монстр. И читатели "Дракулы" не верят, что граф-вампир существует. Однако можно думать о Дракуле или о Дракуле как о нечистом и опасном существе, не веря в то, что Дракула существует. В прошлой главе я отметил различие Декарта между формальной реальностью мысли и объективной реальностью. Можно думать о единороге, о лошади с рогом нарвала, не