Книга Зов Полярной звезды - Александр Руж

– Не галиматья, а официальный документ, – солидно произнес Прохор с ударением на второй слог в слове «документ». – Теперь все карты на столе, будем играть в открытую, … на…

Подошла Адель, но не так чтобы слишком близко. Смерть Хойко и преображение Прохора подействовали на нее гнетуще, она смотрела загнанным зверьком и не убирала руки с «манлихера».

– Разрешите, Сан Силич, я эту сколопендру в окружность впишу. – Макар подтянул к локтям рукава бушлата. – Разотру его поленом через медный купорос…

– Не нужно, Макар Пантелеевич, – Барченко встал между своим не в меру ретивым приближенным и новоявленным агентом Ягоды. – Мы все обсудим без рукоприкладства. Э… товарищ… как вас по имени-отчеству теперь величать?

– Так же как и раньше. Прохором Игнатьичем, – ответил Подберезкин… то есть, фу, Бугрин, и, видя, что дело принимает мирный оборот, револьвер свой спрятал.

– Потешно… – решилась подать голос Адель. – Вадим говорил, что видел вас ночью, вы возле палаток расхаживали и в блокнотик что-то записывали.

– Не расхаживал, а следил за обстановкой. И не зря! – Бугрин-Подберезкин подбросил осколок мины, поймал и опустил в карман, решив, видимо, сберечь в качестве вещдока.

– Как же так сталось, Прохор Игнатьич, что вы только в сей момент истинную свою ипостась нам раскрыть надумали? А допрежь-то почему, как фараонова гробница, отмалчивались? Мы сотрудники того же ведомства. К чему эти выкрутасы?

– Приказ, – сухо отпарировал Бугрин. – Велено было наблюдение вести скрытно, попусту не обнаруживаться. Если бы не форс-мажор, я бы и дальше вам похлебки стряпал.

Явив свой истинный служебный статус, он и сам видоизменился: мысли излагал более стройно, убрал с лица быдловатое выражение, даже сквернословить стал реже, хотя чувствовалось, что соленые словечки так и вертятся у него на языке.

– Ну стряпун из тебя, как из пингвина прокурор, – не замедлил подколоть спецагента Чубатюк.

– Довольно пререкаться! – призвал всех к порядку Барченко. – Кто есть кто, мы вызнали. Но как быть с этим? – Он показал на воронку. – Путь к Сейд-озеру закрыт, а без оного поставленной цели нам не достичь.

– Примем меры! – рубанул по-большевистски Прохор. – Был бы здесь телеграф, я бы отстучал куда следует, прислали бы роту-другую подкрепления, и мы бы этих лопарей вмиг к ногтю прижали.

– Потешно… Не слышала, чтобы лопари ставили мины и пускали ток по проводам.

– Адель Вячеславовна резонно глаголет. Ловчий выгреб, вервие на древе – тут я еще могу поверить, сие в духе народов, пробавляющихся охотою… Но полевые фугасы, колючая проволока и электричество – это уж, воля ваша, из другой оперы. Сдается мне, заправляют в тундре вовсе не лопари, а кой-кто поопаснее.

– Выявить его – на раз-два! – хорохорился посланник Генриха Ягоды. – Меня вот в академиях не обучали, а и то знаю: ежели по проволоке ток идет, стало быть, где-то есть источник энергии.

– Логично, – подтвердил Александр Васильевич.

– Вот и пойдем мы по этой проволоке. Не на двадцать же верст она тянется… Найдем источник, найдем и ту сволоту, что все это выдумала.

– Потешно… А что, если и там мины расставлены? Не олух же он в конце концов!

– И паки восторгаюсь велией мудростию нашей дамы. Супротивник умен. Какие еще каверзы он нам уготовил – кто знает! Посему без самовольности! Возвращаемся в лагерь, там обсудим.

Задетый за живое Бугрин опять полез за своим докýментом, зафонтанировал слюнями.

– Вы что, не поняли, кто я такой? …вашу в…! У меня полномочия от начальника Особого отдела!

Но мягкосердечный и интеллигентный Александр Васильевич проявил на сей раз исключительную твердость:

– Какие у вас полномочия? Надзирать за нами? Надзирайте, препоны я вам чинить не стану. Однако руководителем экспедиции назначен я, мне и принимать решения, куда, как и зачем двигаться. Я отвечаю за жизнь каждого, кто в нашем отряде. И потерь бессмысленных не допущу. Ясно вам?

– Так что захлебянь свое паяло, Лобачевский! – поддержал шефа Чубатюк. – Ондатрам слова не давали.

Макар и Адель придвинулись к Барченко, встали по бокам. Все трое при оружии, готовы к обороне. Прохор Бугрин на рожон лезть поостерегся.

– Ладно… Но учтите: это вам с рук не сойдет. Воротимся в Москву, лично доложу о вашем головотяпстве Генриху Григорьевичу.

– Докладывайте. Только сперва воротиться бы надо…

– Воротимся. А вот что вы скажете людям в лагере? Взрыв они, конечно, слышали, будут спрашивать, что случилось и куда вы лопаря подевали…

– Что-нибудь придумаем. Нам бы только паники избежать.

– Тогда придумывайте поскорее. Вон уже ваш зам сюда лыжи вострит, да не один…

– Ага, – подтвердил Чубатюк, приставив ладонь козырьком ко лбу. – Хряют так, что мослы навыворот.

И верно – со стороны лагеря по белому полотну во весь опор летели пятеро лыжников с винтовками. Впереди, отмахивая сажень за саженью, несся Аристидис.

Скособочившись над очагом, нойд Чальм держал в пригоршне амулет, снятый с шеи Вадима, и осматривал его, как ювелир, призванный разоблачить поддельный бриллиант.

– Виссасит! – просвистел, наконец, и прибавил еще что-то, совсем неразборчивое.

– Он говорить, что оберег настоящий. Но ты должен сказать, откуда он у тебя.

Вадим подавил вздох и завел опять сказку про белого бычка, то есть про отнятую память. Нойд сидел у огня в своей толстой шубе (и как ему не жарко?), только капюшон спустил, и его уши, выглядывавшие из-под седых колтунов, казалось, встали торчком.

Когда Вадим закончил изрядно приевшийся ему самому опус, Аннеке о чем-то пошепталась с дедом и огласила:

– Чальм сделать так, что ты вспомнить. Он – великий нойд, ты должен ему верить.

Вадим попросил минуту-две, чтобы обдумать предложение. В знахарских способностях старого волхва он не сомневался: горчайшее снадобье вкупе с припарками и примочками свое дело сделали, разбитость и слабость после удара электротоком почти не давали о себе знать, организм восстанавливался беспримерными темпами. Но исцелять тело и врачевать рассудок – две разные вещи. Он еще мог бы предоставить лесному чародею для лечения свои внутренности, однако позволить ему ковыряться в мозгах? Ладно Барченко с его образованностью, тактичностью и сугубо научным подходом. Но дикий идолопоклонник, едва ли прочитавший за свою жизнь хоть одну книгу?..

Вадим взвешивал «за» и «против». С «против» нехватки не было. Тем не менее имелось и «за». Одно-единственное, но такое твердокаменное, что об него, как прибой о волнорез, разбивались все контрдоводы. Вновь очухалась надоедливая шавка, мало не околевшая после того, как шандарахнуло электрическим разрядом. И снова наладилась тявкать да подначивать: что ты теряешь, дорогой товарищ Арсеньев? В черепушке у тебя и так бедлам, все перемешано, как в классическом салате, – куда уж хуже? И Барченко с его учеными подходами не очень-то тебе помог, согласись. Ну вытащил из мешанины две сценки без начала и конца – и что? Это как два кусочка смальты, не дающие представления о сюжете той мозаики, в которую они были встроены.