Книга Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

Директора корпусов в первой половине 60-х годов тоже беспрерывно менялись. Каждый их них чувствовал, что дело пошло не по-прежнему, что личная его власть и право постепенно заменяется коллегиальным началом; что самостоятельность его как начальника подрывается. Это не могло не влиять на лиц даже с сильными характерами; лиц же более или менее слабых и уступчивых заставляло подчиняться обстоятельствам. Они уже не заботились о будущем и думали только о том, как бы настоящее проходило без особенных, выдающихся происшествий. В подобном положении им приходилось уже не приказывать и требовать, а просить. Чрез это подчиненная им молодежь, несдерживаемая офицерами, старавшимися держать себя перед кадетами не начальниками, а товарищами, почувствовала слабость власти и начала этим пользоваться.

То же самое произошло и с составом учителей. Желание поднять научную сторону воспитания, чего, впрочем, и достигли, но достигли в ущерб нравственной, привело к допуску в состав корпусных учителей таких, которые приносили пользу только голове, но не сердцу кадета. Тот корпус считался передовым, в числе преподавателей которого были личности с репутацией бойких представителей своей науки, но кто они, какое их прошлое, каких они убеждений, понимают ли они будущее назначение своих учеников, – об этом не спрашивалось. Директор и инспектор быть может потом и замечали у этих учителей кое-что не подходящее, но заявлять опасались, из боязни прослыть отсталыми, людьми старого режима, врагами прогресса. Молодежь же с своей стороны льнула к подобным учителям, потому что видела в них критиков корпусных требований и гонителей воспитательных стеснений. Такие учителя делались маленькими идолами в их глазах.

Можно ли же было за все это осуждать кадетскую систему воспитания? К половине 60-х годов корпуса действительно пришли в такое положение, в котором оставлять их было невозможно. Но вместо [того], чтобы исправить их, излечить от того, что, не по их вине, привилось к них, решено было уничтожить самые корпуса и заменить их военными гимназиями.

Опыт указал, что вновь организованные заведения оказались чем-то весьма неопределенным. В противуположность кадетским корпусам, их спешили поставить на гражданскую ногу и с энергиею уничтожали все то, что напоминало кадетство. Между воспитателями явились чиновники; но, определяя их, не справлялись, имеют ли они расположение к условиям той службы, к которой должны готовить своих воспитанников. Мальчикам оставили военную форму, не требуя от них неразлучной с нею точности и аккуратности. Из всего этого вышло что-то отставшее от военного и не приставшее к гражданскому.

В конце семидесятых годов, хотя и глухо, стало высказываться мнение, что данное новым заведениям направление и устройство не соответствует той карьере, по которой пойдут их воспитанники. Тогда начали понемногу и полумерами изменять допущенное увлечение. Но полумеры редко приводят к цели: не удовлетворяя желающих улучшения, они обыкновенно возбуждают ропот тех, против кого принимаются. Общее желание возвратиться к прежней системе доходило до того, что в обществе ходили слухи о скором восстановлении кадетских корпусов, что потом и осуществилось.

Не будем спорить о том, где науки преподавались лучше и полнее, и кто был образованнее, военный ли гимназист 7 или прежний кадет 5 общего класса; но что последний был более подготовлен к усвоению военных наук, чем переводимый из военной гимназии, – это верно. Для переводимых в училище, сколько нам случалось от них слышать, труднейшими предметами были уставы и военная администрация. Прежним кадетам этого предмета, как науки, не преподавали; но они, выходя из корпуса, отлично знали порядок строевой подчиненности, обязанности офицера как учителя низших чинов, обязанности унтер-офицеров, фельдфебелей, вахмистров; еще не снимая кадетской куртки, они умели исполнить всякое поручение, доступное младшему офицеру, не нуждаясь в справочных книжках. Прежний кадет, которому не читалось ни дисциплинарного устава, ни устава о наказаниях, поступал в полк готовым офицером: его не приходилось уже на службе учить элементарным ее основам, он не подкарауливал, как бы уйти из строя, в его взглядах и убеждениях не было отпечатка той статскости, которая появлялась у воспитанников гимназий вследствие того, что самые впечатлительные годы юности проведены ими под надзором гражданских воспитателей. Кадету, начиная службу, не приходилось работать над своими привычками и взглядами, чтобы войти в общую военную колею.

Людьми, чуждыми военной среды, слова наши могут быть приняты за неуважение к званиям и службам других ведомств и за осуждение гражданских деятелей, сопричастных военному ведомству. Спешим оговориться, что мы далеки от подобного и преклоняемся перед всякою полезною деятельностью. Слово «статскость» мы употребили в смысле незнакомства с особенностями военно-строевого быта, в смысле малой к нему склонности и непривычки к условиям военной жизни.

Тот метод, который был введен для подготовки к этому в новых заведениях, как бы он ни был строг, не заменит прежнего кадетского, хотя бы юнкер училища был в казармах и содержал караулы. Юнкера училища несут внутреннюю службу по уставу, они носят шинель из солдатского сукна, исполняют в своих ротах хозяйственные обязанности и отчетность и проч. Но все это они начинают в 18 лет и исполняют только в течение двух. Такой срок, по нашему быть может и ошибочному мнению, крайне короток для того, чтобы юноша усвоил прочное военное направление и приобрел любовь к строевой работе.

При возрасте, в котором молодые люди оставляли гимназию и поступали в военные училища, мелочные требования военного воспитания не могли казаться привлекательными; они не столько занимают, сколько тяготят взрослого юношу, тогда как детский возраст кадета видел в этих требованиях развлечение и забаву, втягивался в них с удовольствием.

Нам скажут, что молодой человек, кончивший гимназическое образование, может гораздо основательнее судить о той карьере, которую избирает, и если чувствует к ней призвание, то взгляд его на будущее серьезнее, чем увлечение мальчика. Мысль верная в общем смысле, но не вполне применимая к тому, о чем идет речь, т. е. к молодежи, которая шла в училище со стороны или переводилась из военных гимназий. Со стороны шли или не имеющие средств платить за университетское образование или неподготовленные к нему. Для первых – военное училище являлось даровым местом обучения, для вторых – возможностью помимо 4-хлетнего университетского курса достичь общественного положения в 2 года. Как для тех, так и для других призвание к военной службе было ни при чем. Из военных гимназий переводились все поголовно, окончившие курс, следовательно и здесь о призвании не было речи.

Выпущенным из училищ в первое время поручали в полках заведыванье учебными командами, приготовлявшими рядовых в унтер-офицеры. Не мало было примеров, что хорошо приготовленные по грамотности оказывались крайне слабыми по служебным предметам, единственно потому, что заведующие командами считали их второстепенными, тогда как они-то и составляют служебные достоинства унтер-офицера. Не ясно ли, что причина этого заключалась в системе, данной тогда воспитанию будущих офицеров в военных гимназиях.

Быть может, впоследствии многое изменилось, но так было в первые годы по уничтожении военных корпусов. Введенное тогда – имело свои последствия.