Книга Обнаженные души - Мария Тумова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я не терплю предателей, – холодно заявил Отто Тарельман.
Соланж не успела понять значения этого взгляда, ничего не успела сделать. Все случилось слишком быстро. Офицер бегло сошел со ступенек. В этот момент несколько человек вскинули винтовки, и последовала целая череда выстрелов. Она едва не вскрикнула, но звук застрял где-то внутри, а ноги словно приросли к земле. Соланж крепко ухватилась за ствол могучего дерева, в сторону которого ее качнуло, словно хрупкую тростинку порывом сильного ветра.
Оба, Анри и Филипп Варенкур, упали замертво на холодный белесый мрамор, по которому поползли извилистые ручейки крови.
* * *
Соланж буквально ворвалась в квартиру. Венсан, Ева, Ксавье собирались расходиться. Бледная, словно смерть, с глазами, горящими то ли от слез, то ли от возбуждения, измученная за этот час больше, чем другие за целую жизнь.
– Его убили, – жестко сорвалось с ее побледневших губ.
– Кого? – встрепенулся Ксавье.
Он подумал о Сесаре. Все подумали о Сесаре.
– Они забрали Сесара и убили моего отца! – захлебываясь, кричала Соланж. – Убили за то, что он укрывал преступника, а он даже не знал… даже не знал…
Речь ее обрывалась. Как и мысли, острые, словно нож, и отрывистые. Как и чувства, бьющие по сердцу резкой и жестокой, незнакомой до этой поры болью.
– Как же я все это ненавижу! – это было сказано совсем тихо, совсем отчаянно, только слова вместо слез. – Как же я вас всех ненавижу…
Однообразно тикали часы. Равнодушно, холодно и пусто. Окна были закрыты, и воздух, душный и тоже совершенно пустой, не шевелясь, нависал в комнате.
Соланж сидела на неаккуратно закинутой покрывалом постели, уставившись в одну точку. Секунды, отбиваемые настенными часами, напоминали удары колокола. Внутри было слишком больно.
Она не сразу уловила легкие, почти бесшумные шаги на лестнице и повернула голову лишь тогда, когда услышала слабый спокойный стук в дверь.
– Соланж, это Ева. Можно войти?
Соланж нервно вздрогнула. Ева приоткрыла дверь и ступила внутрь.
– Соланж, девочка моя… – произнесла она тихо и, присев на постель рядом, взяла ее руку в свою ладонь.
Эти слова участия разбудили в душе забившиеся в далекий уголок другие чувства, кроме пустоты: горечь, жалость, боль. Слезы навернулись на глаза и огромными редкими горошинами покатились по щекам.
– Если бы ничего этого не было… Если бы Венсан не уговорил меня тогда… мой отец был бы жив.
– Если бы немцы не пришли на нашу землю и не принесли с собой разрушение и смерть…
Соланж почти яростно отдернула руку.
– Я их ненавижу за все, что они сделали. Но мы! Чем лучше мы?! Разве мой отец, разве он погиб не по нашей вине? А те несчастные французы, которых расстреляли на площади? Разве они не из-за нас погибли?
– Думаешь, лучше сдаться и дрожать над каждым своим словом, над каждым жестом? Думаешь, так мы были бы меньше виноваты?
Соланж отвернулась. Слезы посыпались градом. Но она все еще пыталась призвать на помощь злость, чтобы как-то заглушить боль, чтобы убить другие чувства, которые причиняли страдания.
Дом, только-только вновь становившийся родным и уютным, опустел окончательно. Больше, кроме нее, здесь не осталось ни единой живой души. И самой ей теперь особняк Варенкура больше напоминал кладбище. Кладбище разбитых надежд…
– Ненавижу, ненавижу… – шептала она.
– Плачь, плачь, моя хорошая, – Ева поглаживала светлую голову Соланж.
Минут через пятнадцать рыдания Соланж потихоньку начали стихать, но вовсе не оттого, что ей становилось легче. Она приподнялась:
– Знаешь, что сказал мой отец про партизан незадолго до своей смерти? Он сказал, что они как тени, как призраки, которые прячутся за спинами других людей. Ева, это же я, как тень, стояла за спиной своего отца! Они нашли Сесара и даже не подумали, что его мог укрывать кто-то, кроме хозяина этого дома. Они убили отца за меня! Это я… я его убила, – с надрывом шептала Соланж, с мольбой заглядывая в глаза старшей подруги.
И непонятно было, о чем она молила: о понимании или о прощении.
– Соланж… – Ева не знала, что сказать.
Соланж сглотнула слезы.
– Я не знаю, как мне дальше с этим жить…
Ева нежно, по-матерински обняла девушку, пытаясь хоть как-то успокоить.
– Не бойся своих слез, Соланж. Плачь… Только время вылечит твою боль.
* * *
Венсан сидел на узкой кухне в квартире Моралеса и Парийо, в которой Ксавье остался один. Сам мальчик сидел напротив. Перед ним на столе лежала стопка денег, которую только что принес Венсан.
– Я знаю, у тебя нет денег, чтобы платить за жилье, да и вообще денег на жизнь. Тебе приходится нелегко, а тем более теперь, так что я буду помогать, чем смогу.
Ксавье равнодушно посмотрел на банкноты.
Тем более теперь…
Было больно. Даже странно, что ему могло быть больно. Он всеми силами пытался построить вокруг своего сердца плотную бетонную стену, которая не позволила бы к кому-то привязаться, кого-то полюбить и кого-то потерять…
Венсан встал и уже направился к двери, когда за его спиной прозвучал вопрос:
– Почему самые лучшие уходят первыми?
Венсан остановился. Он так и стоял спиной молча десятки секунд, слегка наклонив голову, думая над вопросом и над ответом, которого на самом деле и не ждал от него Ксавье.
– Думаю, они уходят первыми, чтобы не страдать, теряя тех, кто им дорог.
* * *
– Как она?
Венсан стоял у окна в своей квартире, не глядя в сторону Евы. А она сидела за столом, сложив перед собой руки.
– Она страдает. Что еще она может чувствовать? Ей сейчас очень больно.
– Она вернется?
– К нам? Она не уходила, Венсан. На этот раз нет. Просто она не знает, как пережить эту потерю.
– Она все еще обвиняет меня?
Ева пожала плечами.
– Не тебя, а нас всех. И прежде всего себя.
* * *
Это случилось скоро. Ей не стало легче, но она сама попросила Еву об общей встрече на конспиративной квартире.
Теперь Соланж могла приходить туда в любое время.
– Я хотела поговорить… – ее голос звучал слабо и тихо, точно она была больна. – О Сесаре.
Ксавье кинул на нее удивленный взгляд.
– Я думаю, он все еще жив.
Ошеломленная тишина последовала за этими ее словами. Венсан, стоявший до этого момента у стены, медленно приблизился и опустился за стол, не спуская с нее глаз.
