Книга Ягодное лето - Катажина Михаляк

Она прекрасно знала, почему нет.

Потому что не с ним.

Она знала ответ и еще сильнее себя ненавидела.

– От тебя бы не убыло, кретинка! Кто теперь придает значение таким вещам! И ты была бы свободна! Могла бы делать ЭТО сколько угодно! Но нет… ты же ждешь своего принца из сказки… который – так уж вышло, довольно глупо, кстати! – на самом деле отрицательный герой, а не положительный! Какая же ты дура, Габриэла. И ведь не умнеешь с возрастом… нет, не умнеешь…

Она еще долго сидела на этой одинокой лавочке, упрекая себя в глупости. Потом слезы наконец высохли, и Габрыся неожиданно почувствовала какую-то легкость, странную в этих обстоятельствах. Легкость не в теле – на душе.

К Оливеру она не чувствовала ничего, кроме желания.

А первый раз… она хотела, чтобы ее первый раз был с тем, кого она любит. И кто ее любит, понятное дело.

Вот такая она была безнадежно романтичная.

Что ж, если это будет не Оливер и, уж конечно, не Павел, то… то это будет кто-то другой. Ведь жизнь-то продолжается!

– Габриэла Счастливая, ты готова к великой перемене?! – раздалось у нее над ухом.

Габриэла тут же проснулась и резко открыла глаза.

Над ней стоял Гном с громкоговорителем у рта, рядом с камерой.

– Сегодня первый день твоей новой жизни, которую чудесным образом изменят съемочная группа шоу «Чудовище и красавица» и наш спонсор, производитель «Масла Кашубского» – масла, которое используют на кухне все участницы нашего шоу! Одевайся же – пора в дорогу!

По своей привычке Гном захлопал в ладоши.

Через полчаса Габриэла вышла из отеля. Стоящий с другими четырьмя участницами Оливер протянул ей ладонь и с ничего не выражающим лицом проводил ее до автобуса. Она хотела ему что-нибудь прошептать, как-то извиниться за свое вчерашнее поведение, но он делал вид, что не замечает ее жалких попыток привлечь его внимание.

Зато это очень хорошо заметила пани адвокат.

– Ну-ка, ну-ка! – мурлыкала Малина, глядя на экран. – Неужели наш уродик получил от ворот поворот?

Говоря «уродик», она имела в виду Габриэлу, конечно, а не Оливера.

– И кто же кого послал? Ты ее или она тебя? – продолжала она. – Ну, это же просто неприлично – так явно, прямо перед камерами… ну улыбнись же хотя бы на прощание!

Она неприятно улыбнулась, глядя, не отрываясь, на свою сестру.

– Это хорошо, милая, это очень, очень хорошо. Я тебе Павлика доставлю, а ты мне отдашь Оливера. Договорились? – она подошла поближе к телевизору и стукнула по экрану всей пятерней.

Потом набрала номер детектива Стасика и заговорила еще до того, как он успел произнести «алло»:

– Возобнови поиски Добровольского. Знаю, знаю, что у тебя полно работы, но теперь это дело у нас в приоритете. Да, с этой минуты ты будешь заниматься только им. Все, конец связи.

Симпатичный полицейский, которому очень неплохо заплатили, нашел дело восемнадцатилетней давности в архивах меньше чем за неделю. В понедельник у него в кабинете появилась пани адвокат Богачка, а в пятницу он уже мог сообщить ей приятные новости: оказывается, он лично был знаком с офицером, который расследовал дело о смерти Петра Добровольского.

– Вот телефон Владека, – полицейский протянул Малине листок бумаги. – Я его предупредил о вашем визите.

Малина молча придвинула ему конверт с деньгами и уже за дверью удовлетворенно улыбнулась сама себе: все-таки мотивация – вот главное в работе, хорошо мотивированный человек работает хорошо.

Через час она сидела в маленьком кафе напротив комиссара Гленбоша и слушала архиинтересное повествование.

– Знаете, почему я помню это дело? – спросил он.

Малина не знала, но в ближайшее время намеревалась об этом услышать.

– В моей жизни не часто случалось такое, чтобы уже прилично за полночь вваливался ко мне в комиссариат окровавленный ребенок…

– Окровавленный? – она заинтересовалась и открыла блокнот. – Петр?

– Нет! Это был младший Добровольский, Павел. А вот кровь была его брата.

– Интересно… – она записала в блокнот: «кровь брата». – То есть Павел Добровольский ввалился в комиссариат после полуночи, весь, с ног до головы, в крови брата и?..

Она подняла глаза.

– И вырубился, – закончил комиссар.

– В смысле вырубился?

– В прямом смысле. Потерял сознание.

– Я так понимаю, вы вызвали «Скорую». И как долго он находился без сознания?

– Долго.

– Долго – это сколько?

Пожилой мужчина потер лоб.

– Почти два года. Без пары дней.

Малина опешила – такого она совершенно не ожидала.

– Два года мальчик находился без сознания?! Я правильно поняла?

– Вы очень правильно все поняли, – отозвался комиссар довольно грубо. – Он упал, прошептал: «Спасите моего брата!», вырубился и впал в кому. Я, конечно, сразу вызвал «Скорую» и в комиссариат, и к ним домой. Но, к сожалению, Петр Добровольский уже был мертв – уже около двух часов. Самоубийство.

– Самоубийство?! Но я думала, что там было убийство! – Малина не знала, радоваться ей или огорчаться этому неожиданному повороту. С убийствами работать было всегда гораздо труднее, но гораздо интереснее.

– Стопроцентное самоубийство, с мотивом и предсмертной запиской. Парень, отвергнутый девушкой, вскрыл себе вены и истек кровью в ванне. Обнаружил его двенадцатилетний Павел. А мать вернулась домой, когда в квартире уже работала наша бригада.

– Любящая и заботливая матушка, ничего не скажешь… – заметила Малина.

– Любить она любила. Но только старшего. А над младшим издевалась всегда – и физически, и морально.

Малина приподняла брови.

– А куда же смотрела полиция?

Комиссар цинично улыбнулся.

– А куда смотрели соседи, учителя, друзья и родственники? Молчали. Как всегда. Только после этой трагедии и начали говорить. Младший вечно был голодный, ходил в каком-то тряпье, имел проблемы в школе, потому что одноклассники дразнили его из-за брата-психопата. Несчастный, запуганный, забитый ребенок… А вот старший сын Добровольской был совсем другой.

Пани адвокат с интересом навострила ушки.

– Насколько пани Жозефина была равнодушна к Павлу и даже не любила его – настолько же она обожала Петра. И это несмотря на то, что ее старший сын представлял собой очень большую проблему. Скорее всего, он страдал шизофренией, но мать так и не дала согласия на обследование и лечение сына. Она всегда уверяла, что он совершенно здоров, а учителя к нему придираются. Ее без конца вызывали в школу – и всегда из-за Петра. Ей пришлось нелегко… А после того, что случилось, она просто возненавидела младшего сына всей душой.