Книга Новый американец - Григорий Рыскин

Я возвращался домой и засыпал с газетой в руке. А потом кто-то звонил и говорил:

– Прочитал в последнем номере вашу статью. Она меня взволновала. Спасибо.

* * *

Если бы газету «Мысль»[18]награждали орденом, как «Правду», ей следовало бы вручить следующую эмблему: двуглавый орел тащит в когтях звезду Давида. Ибо «Мысль» должна угодить бывшему деникинцу и бывшему совслужу, антисемиту и иудею. Чарских умел, ибо в нем самом совместилось несовместимое.

Патриарх зарубежья, крестный отец и цадик, человек с сибирским именем Иван Чарских был Арон Яковлевич Иоффе. Мусорный ветер эпохи затащил его в восемнадцатом году в Париж, где вскоре он объявился в эмигрантских газетах под псевдонимом Иван Чарских.

У него была хорошая школа. Он считал себя учеником Милюкова и, надо сказать, в полемике никогда не опускался до перебранки. Но авторам платил гроши, так как и сам долгие годы вкалывал в газете за гроши. В тесном эмигрантском садке шустрый ерш Чарских терся о чешую крупных рыб: знавал Бунина, Куприна, Тэффи.

Но вместе с вымиранием ценных рыб иссохли источники вод: не стало русского читателя. Не раз пускала шапку по кругу газета «Мысль». Вот тут и нахлынь третья волна, вторая молодость. Газета пошла нарасхват. И по мере того, как новая эмиграция богатела, обрастала жирком, «Мысль» превращалась в миллионный бизнес. Главный доход – реклама.

Но с нашим приходом монополия «Мысли» была порушена. Мы были талантливы, напористы, интересны. Нас покупали, на нас подписывались. В день выхода еженедельника розничная продажа «Мысли» резко шла вниз. Мы делали талантливую газету, а надо было дебит с кредитом сводить, ибо газета есть бизнес.

Это понимал Зиновий Кёнигсберг, главный бизнесмен «Мысли». Он укрывался за монументальным креслом старика.

Зяма знал: главное не литературный блеск, нужно привлечь рекламодателя.

У зама Зямы щечки румяные, тугие, блестящие. Как будто кто-то начистил их бесцветным обувным кремом, а потом отполировал бархоткой. Кёнигсберг напоминал мне Шестинского, секретаря ленинградской писательской организации. Густое серебро безупречного пробора, коньячно-шашлычные щечки. Как будто человек только что вышел из дорогого ресторана и сейчас икнет. Он писал безлико, но зато был до крайности хитер.

И потому случилось так, что однажды Амбарцумов и Ю, подломив двери в собственном хлеву, увлекли за собой все стадо, а потом привели во вражий загон, как три неразумные овчарки.

* * *

Да и то сказать: другого выхода не было. Адлер с Аршином дело к банкротству вели.

– Ты хочешь зарплату получать? – вопрошает Эмиль Аршин, потягиваясь в кресле, закинув руки за голову. Гаванская сигара дымит на пепельнице.

– Ну, положим, хочу.

– Тогда ты должен поработать в долг.

– Скажи, чтоб мне в супермаркете отпускали в долг и на бензоколонке.

– Вот пятера на бензин. Съездишь на встречу с мэром. Возьмешь интервью. И помни, ты представляешь русскую газету.

И я представлял газету, и брал интервью, и делал репортаж из русского ресторана, и писал рекламную статью о бакалейной лавке. Я был как заяц в половодье, которому не хватило места на бревнышке. Заяц плывет рядом и умоляет, чтоб подвинулись, а ему-то с бревна:

– Помолоти лапами, авось к тверди причалим.

Смысл деятельности Эмиля Аршина сводился к тому, чтобы перепасовывать свои обязанности другим. При этом он норовил отдавать мяч непременно мне.

Однажды Амбарцумов уселся за секретарским столом у самого входа, стал есть индюшачью ногу величиной со свиной окорок и запивать кока-колой. Уйдя по уши в индюка, Амбарцумов косил кавказским каштановым глазом в сторону открытых дверей, где проходил в кипучем безделье рабочий день Эмиля Аршина. Целую неделю Амбарцумов следил, хронометрировал, сек. В конце потрясенный редактор обнаружил: Эмиль Аршин не произвел ни единого полезного для газеты движения. Деятельность менеджера сводилась преимущественно к курению сигары и необязательным разговорам по телефону. При этом четыре телефона работали с полной нагрузкой. В редакцию приходили многочисленные деятели зарубежья, чтобы поговорить на халяву с Парижем, Веной, Тель-Авивом. Газета, увязая в долгах, клонилась к банкротству.

6

Местные негры, завсегдатаи кафе «Натан», что на углу Бродвея и Сорок второй, с удивлением наблюдали эту громоздкую фигуру. Куда девалась его твердая кавказская поступь? В минуты сомнения, в минуты тягостных раздумий он ступал вяло, вразброс и становился похож на хасида. Фигура появилась в сопровождении двух буффонов, толстого и тонкого. У толстого из русой окладистой бороды вываливалась румяная картофелина, он походил на Санта-Клауса на летних каникулах. Нос тонкого был бакланий, бороденка мочалкой. Великан и буффоны говорили на каком-то странном наречии и казались растерянными. Потом к ним стали присоединяться другие, говорящие на том же наречии. Некто в элегантном светлом костюме, волосы серебряным бобриком, поигрывал зонтиком-тросточкой. Потом пришел еще один, пожилой, жилистый, зубастый, в мешковатом, нездешнего покроя костюме. Явилась не первой молодости дама в черном, с печальным и одновременно злым лицом, очертаниями похожая на гамбургер. С ней стройный молодой человек с пиратской бородкой, смахивающий на интеллигентного мафиози. Потом ввалилась массивная фигура в джинсовом, забрызганном краской костюме, в толстых, в белую крапинку очках, – крючконосая сова-маляр…

Местные негры, завсегдатаи кафе «Натан», не подозревали, что стали свидетелями драмы этнической прессы. А если б даже и знали, им было наплевать.

Когда все уселись за сдвинутыми столами, Амбарцумов объявил:

– Вы, конечно, знаете, что мы украли газету.

Все знали. Но тем не менее Поляковский выразил недоумение:

– Как так украли?

– А очень просто, – вступил хамовато Таль, – сп…ли портфолио со сверстанными полосами и статьи.

– Ну знаете ли, господа! – возмутился Поляковский.

– Газета – плод наших совместных усилий и потому принадлежит всем нам, – назидательно сказал Амбарцумов.

– Ну а как же бессмертная душа? – не унимался Поляковский…

– Мы подумали и о душе, – сказал циничный Перес. – Каждый постоянный автор будет получать не тридцать, а семьдесят пять.

– Ну это еще куда ни шло, – успокоился Поляковский. – По крайней мере, бюджетная сумма.

– Вот именно, – сказал Амбарцумов. – Один состоятельный бизнесмен заинтересовался нами. Он оплачивает расходы. К четырем ставкам прибавляется пятая. «Бизнес-леди». Ею назначается Елена Крымова.

– Господа, – вступил Поляковский, – господа, что же вы меня-то не пригласили на переговоры? Что за игра в келейность?!