Книга Последний из миннезингеров - Александр Киров

Пока мальчуганы приводили в порядок ветхое двухкомнатное жилище в двенадцатиквартирном доме из числа тех, про которые будут говорить позже: «гулаговское жилье развитого социализма», – мать отошла. Да и сами Славка с Мишкой, почуяв громыхание кадки с мукой, пришли в лучшее расположение духа. А уж когда с кухни потянуло вкуснятиной, и вовсе возликовали.

Но как только в семье Красновских воцарились мир и согласие, как только все семь человек, включая столетнюю бабку Дуню, втиснулись за кухонный стол, на который мать ухнула тарелку с блинами, в дверь сначала позвонили, а потом уже и постучали.

– Особо непонятливым объясняю, что я брат всей этой молодежи, – заявил Вовка, сняв у порога кеды, протопав на кухню и бухнув на пол объемистый рюкзак. В руках он держал еще и авоську.

Далее Вовка высыпал из рюкзака прямо на пол тюк с одеждой, несколько кукол, взвод оловянных солдатиков, фуфайку защитного цвета и кроличью зимнюю шапку с надорванным ухом.

– А это вам, художники, – буркнул он и водрузил на кухонный стол извлеченный из авоськи глобус.

На кухне воцарилось молчание..

– Чаевничать не останусь, и не просите, – покачал головой Вовка. – Через два часа должен быть на свадьбе. Народу тьма, а одного гармониста нет. Помыться надо еще успеть. Вспотел, как…

Он всплеснул руками, круто развернулся и, не прощаясь, направился к выходу, едва не забыв у порога кеды.

На пороге Вовка остановился и буркнул не оборачиваясь:

– Картошку выкопаем, в сарае разгребусь, там добра всякого…

Он махнул рукой и вышел, плотно прикрыв за собою дверь.

2

Шура, Володина мать, и Маруся, или Муся, тетка Володина, завтракали перед работой, пили чай и разговаривали шепотом.

– Ну и парень, ну и парень, – качала головой Муся. – Я в одиннадцать ушла, еле ноги унесла. Духотища, а я еще шесть рюмок красного выпила. Ухожу – Вовка сидит да наигрывает. Полный стол пряников да конфет перед ним, а он знай шпарит.

– Ладно, в люди гож, – устало улыбнулась Шура. – Как посмотрю на него с гармошкой, так отца евонного и вспомню.

– Но! – кивнула Муся, наливая себе третью чашку. – Вчера гляди-ка, чего выкинул.

Шура потянулась тоже налить себе чаю, но отчего-то раздумала, поставила чашку на место и пару раз всхлипнула:

– Добрый какой… Я-то с ихней доброты четыре года в две смены…

Муся молча кивнула.

– А давай, Муся, мы в сарайке на выходных разберем. Шут с ним, пускай несет. Одна кровь. Распашонки надо ей отдать, там дите грудное. Вот кобель! Без ноги, а изладил напоследок!

– Но! – осадила Муся Шуру. – Не надо о покойнике.

Порешив на выходных взяться за кладовку, сестры встали из-за стола и, сполоснув посуду, пошли трудиться. Работали они в одном цеху, стояли рядом у конвейера, но в жизни виделись не очень часто и все по случаям. Вчера, например, погостить в Сокол прикатила их деревенская родственница, тоже сестра, только двоюродная. В полночь Шура и Муся вместе встретили Аннушку на автостанции, Муся даже со свадьбы мужниного брата пораньше ушла. Засиделись за чаем. Потом Муся спохватилась было, что надо идти, но в Соколе ночью шалили, и поэтому Шура умолила Муську остаться ночевать. Дома Мусю никто не ждал. Муж ее, на свадьбе у брата которого она лихо отплясывала под гармошку племянника, пару лет назад помер, а детей не дал Бог. Уложив Аннушку, Шура и Муся только к двум часам ночи дождались Вовку, хотели было отругать, но Вовка ухнул на стол кулек с конфетами, кулек с пряниками, буркнул: «Я спать» – и ушел, не дожидаясь, пока мать с теткой возьмутся за его воспитание, а те воспитывать добытчика не решились. Выпили еще по чашечке грузинского, да и отправились коротать ночь на диван в залу.

Наутро, через минуту после того, как снаружи стукнула приставленная к дверному косяку метла, в эту самую залу выбрел заспанный Вовка. Эх, и не по-детски у него трещала голова. Уговорили благодарные молодожены перед самым уходом тяпнуть стакан сладкой наливки. Теперь же во рту у гармониста было совсем не сладко. Однако, попив из чайника воды, Вовка пришел в отличное расположение духа, взял со шкафа гармошку, уселся на лежанку и начал задумчиво перебирать клавиши, вспоминая недавно услышанный в парке напев:

Как нулей монете,

Не хватает лета:

Солнечной дороги

В чьих-то рваных кедах,

Городского пляжа

С загорелым брюхом,

И навозной кучи,

Где роятся мухи;

Колокольни старой,

Без креста стоящей;

Пьяниц, беспробудно

Под кустами спящих;

Цокающих нежно

Ножек по асфальту,

И лесной прохлады,

И людского гвалта;

Всех друзей старинных,

Заплутавших где-то.

И мычит корова:

«Не хвата-ает ле-ета!»

Постепенно гармонист разошелся, и последнюю строчку спел, так хорошо передразнив корову, что громко расхохотался от удовольствия.

В залу выбрела заспанная Анна.

– О, тетя Аня, здорово! – крикнул Вовка.

– А здравствуй, Володя, – сдержанно ответила Аннушка.

Родственница Красновских была из староверов и к появлению племянника утром в одних трусах, с гармоникой в руках и на холодной лежанке отнеслась без особенного восторга.

– Тетя Аня! Чего спишь долго! Крути давай котлеты! – не унимался Вовка, которому словно шлея под хвост попала.

– Каки-таки котлеты, Вова. Не умею я котлеты крутить! – пожала плечами Аннушка.

– А не умеешь крутить, так похер ли приехала? – захохотал Вовка.

Анна поправила на голове платок, перекрестилась на угол и только после этого посмотрела на расшалившегося племянника.

– Я вот матери скажу, так узнаешь.

Вовка уже ставил на газ чайник.

– Говори, – махнул он рукой, – чего там…

– И при матери ругаешься? – поинтересовалась Аннушка, присаживаясь за стол и отыскивая в сушилке свою посуду, без которой в гости не ходила и не ездила.

– А то! Я в семье главный добытчик. У кого свадьба или юбилей – все меня за стол зовут. Вот и живем. С пряниками, с конфетами и с мясом! – делился с родственницей секретами Вовка, собирая на стол.

– С малых лет да по свадьбам, – покачала головой Аннушка, словно заново присматриваясь к племяннику.

Вовка пожал плечами. Его, кажется, заботило что-то совсем другое.

– Слышь, Анна, – буркнул Вовка.

– Чего?

– Ты матери-то… Не говори. Угу?

И кухня осветилась Аннушкиной улыбкой, пробившейся на ее пятидесятилетнем лице сквозь овраги морщин.

3

– Так вот и сказал, – вспоминала Анна, сидя за тем же столом через шестнадцать лет. – А больше я его, почитай, и не видела. Раз приезжала, дак он в армии служил. Другой – тоже где-то был. Да и третий… Не видела почему-то.