Книга Современная румынская пьеса - Лучия Деметриус

и заставило меня обзавестись плохим характером. Надо было приспособить его к внешности. (Садится.) Кристина, хочешь быть душечкой, принести мне лимонаду? Жара меня пришибла.

К р и с т и н а. Конечно. Вы тоже хотите, сударыня?

К л а у д и я. Ну, раз уж ты идешь…

К р и с т и н а  уходит.

В л а д (провожает ее взглядом). У нее красивые ноги.

К л а у д и я. В твоих желаниях ни капли скромности.

В л а д. Другие неприлично скромны. Тайные порывы более непристойны.

К л а у д и я (вздрогнув). Опять изобрел что-нибудь безобразное?

В л а д (смеясь). Вы очень хорошо знаете, что я ничего не изобретаю. Хотя не настаиваю. Возможно, что изобретаю все же.

К л а у д и я. Даже его ты ненавидишь?

Прямой вопрос произвел на Влада глубокое впечатление.

В л а д (опускает голову и некоторое время молчит). Я много раз спрашивал себя. Противно быть только половиной кого-то. Нечистой половиной, темной и бесплодной. Подчас, когда я задумываюсь, как совершенна и полна была его жизнь, мне чудится, что во мне он освободился от всего темного и сомнительного, что было в нем самом. Как в помойное ведро.

К л а у д и я. То, что ты говоришь, жестоко.

В л а д (усмехаясь). Может, он продался дьяволу, а я — плата.

К л а у д и я. Это жестоко, но, к счастью, несерьезно. Слишком банально, Влад.

В л а д. Что вы знаете! Я верю в дьявола.

Появляется  К р и с т и н а.

К р и с т и н а (протягивая поднос со стаканами). Пожалуйста, со льдом.

В л а д (беря стакан). Отведай ты сперва, чтоб был уверен, что не отравлен буду.

Кристина смеется.

Я не шучу. (Протягивает ей стакан.)

Кристина почти вынуждена смочить губы.

Где целовала ты стакан? (Пьет, потом декламирует.)

«О, дай мне, дай, не говори о страхе,

Любовь, дай сил! Они ж дадут спасенье…»[9].

(Клаудии.) Правильно? (Пауза. Шутливо.) Гм! Заметьте, не умираю. Театр! Театр! (Подходит к столу, на котором лежат газеты.) Что еще пишут в газетах? Сегодня у нас пятнадцатое. (Разворачивает газету.)

В течение всей этой сцены Клаудия наблюдает за ним с любопытством, Кристина же — с недоумением.

К р и с т и н а (хватается за вопрос Влада, который ей напомнил о чем-то). Ой, который час? В двенадцать должны передавать по радио письмо маэстро. (Спешит в холл к радио, которого не видно.)

В л а д. Какая непоправимая утрата!

К л а у д и я (с горькой иронией). Какая спокойная и безоблачная атмосфера царит в этом доме!

В л а д (ворчит, уткнув нос в газету). Не правда ли? (С пафосом.) Под солнцем человеколюбивых идей здесь зреют обильные и грузные плоды. (Кивает головой в сторону холла, откуда раздается голос Маноле Круду, транслируемый по радио.) Слушайте.

Г о л о с  М а н о л е. «…между миром и разрушением. Я горжусь тем, что могу откровенно заявить, что являюсь деятелем искусства своей страны, идущим по ее нынешнему пути. Я протягиваю вам братскую руку, ибо искусство всегда было и есть знамением могущества человека, противостоящего хаосу и смерти».

Г о л о с  д и к т о р а. Мы передавали открытое письмо скульптора Маноле Круду, адресованное художникам всего мира.

К р и с т и н а  выключает радиоприемник и появляется на пороге холла.

В л а д (Клаудии). Поглядите на нее, она взволнована! (Кристине.) Поняла и прониклась?

К р и с т и н а. Где умом не понимаю, понимаю сердцем. Все было очень ясно.

В л а д. Ничто не ясно, барышня. Ясность — обман человека. И наш старик — большой жулик. (Уходит.)

К р и с т и н а. Госпожа Клаудия… вы про него думали, когда говорили о той пьесе, где молодая девушка полюбила одного…

К л а у д и я (поражена). О Владе?

К р и с т и н а. Так я и предполагала.

К л а у д и я. Нет. Я имела в виду человека, у которого талант и возраст Мана, к примеру.

К р и с т и н а. Маэстро?

К л а у д и я. Ну да. Что скажешь?

К р и с т и н а. Хорошо, но ведь маэстро не такой, как все остальные. Как вы можете думать о… Он — гений, почти бог…

К л а у д и я (нетерпеливо, вставая). Бог, у которого больное сердце и радикулит и которому пятьдесят восемь лет. (Направляется в холл.)

На пороге ей встречается  М а н о л е.

М а н о л е (примирительно). Клаудия, если ты не передумала, мы можем пройтись…

К л а у д и я. Нет настроения. К тому же… (Оборвав на полуслове, прислушивается к шуму автомобиля.) Кто это приехал?

Проходит минута ожидания, потом с чемоданом в руке появляется  Т о м а. Это великолепный молодой парень, блондин, атлетически сложен.

К р и с т и н а (радостно взвизгнув). Тома! (Бросается к нему.)

Т о м а (пожимает ей руки, вглядывается в нее). Ты, Кристи? (И легко, как ребенка, подхватывает ее на руки, громко целует в обе щеки.)

К р и с т и н а. А мы раньше субботы тебя не ждали.

Т о м а. А я смог приехать пораньше. (Оборачивается к Клаудии.) Целую руку.

К л а у д и я (радостно). Со счастливым возвращением, Тома.

Т о м а (уже перед Маноле. С открытой и пленительной улыбкой протягивает ему руку). Папа!

М а н о л е (скрывая волнение). Поглядите, какой у меня великолепный парень! Ты не хочешь обнять отца? (Обнимает его, потом опять вглядывается, восхищаясь.) Кажется, ты самое удачное из всех моих творений. (Хохочет и берет его за руку.) Как хорошо, что ты приехал, мальчик!

Гаснет свет.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Ночь. На садовой скамейке беседуют  М а н о л е  и  Д о м н и к а.

Д о м н и к а. На той неделе ты вовсе не приходил.

М а н о л е. Нет, не приходил. И больше не приду.

Д о м н и к а. Видать, совсем гонишь меня с глаз долой? Я думала, хоть ночью нет-нет да повидаю тебя.

М а н о л е. Я не гоню тебя.

Д о м н и к а. Шарахаешься, будто боишься меня.

М а н о л е. Что тебе померещилось? Чего мне тебя бояться?

Д о м н и к а. Ну вот, говорю, как глупая баба. Видать, этой ночью тебе плохо было, коли пришел.

М а н о л е. Откуда знаешь?

Д о м н и к а. Примечаю, что меня тогда ищешь. Только ночью и когда тебе плохо.

Маноле молчит.

Запомни, из дому я не уйду.

М а н о л е. Зачем уходить? Тебя кто гонит?

Д о м н и к а (помолчав). Ох, сынок, сильно тоскуют мои косточки. Не ухожу, потому есть пока нужда во мне. Я тебя кормила, я тебя на руках носила, я…

М а н о л е. Знаю, знаю, не охай больше.

Д о м н и к а. Не охаю я. Говорю. Им-то то же самое говорю.

М а н о л е. Кому — им?

Д о м н и к а. Старикам своим. Матушка-то говорит: «Эй, девонька, приходи. Ночь уже. Что шататься тебе по чужим?» И батюшка тоже глядит на меня с укором. А я им говорю: «Милые мои, не могу уйти, Маноле вернулся домой! Я его ходить учила. А до ночи есть еще время». Тогда батюшка почнет, почнет ковырять палкой землю, глянет на меня опять да скажет матушке: «Оставь ее, совсем она помешалась… Пусть ее, может, она знает что». И уходят они, на лице роса, а в руках туман. Но не гневаются. Потому снова приходят. Как и не устанут, не знаю.

М а н о л е (с глухим страхом). Иди и ложись, няня. Иди отсюда.

Д о м н и к а (поднимаясь). Видишь, вот опять гонишь