Книга ВИЧ-положительная - Кэмрин Гарретт

— Ну, скажи ему за ужином при свечах, да как угодно. — Бри закатывает глаза. Я прямо хочу ее обнять. — Смысл в том, что если он неадекват, который бросит тебя из-за ВИЧ, то ты этого в любом случае изменить не сможешь.

— Угу, и ждать дольше нет смысла, — поддакивает Джек. — Даже если ты обманом заставишь его быть с тобой, все равно ничего не выйдет.

— Я не заставляю его ничего делать обманом, — возражаю я, но мой голос звучит как-то неубедительно даже для моих ушей. — Я просто боюсь ему говорить. Поэтому все откладываю.

— И это нормально, — говорит Джули, ее успокаивающий голос разряжает обстановку. — Это совершенно нормально. Не важно, как ты решишь ему рассказать, главное, что будешь с ним честна. Отношения строятся на честности, не стоит начинать их с обмана.

Джули переходит на следующую тему, и я откидываюсь на спинку стула, переключая с нее внимание. То, что я пока выжидаю и не говорю Майлзу, не считается обманом. По крайней мере, не должно.

Я добираюсь домой на канатном трамвае и открываю дверь ключом. Дома никого нет. Папа сегодня присматривает за учениками, которых оставили в школе после уроков, а это значит, что дома его не будет еще как минимум час. Ноги сами несут меня в комнату родителей. На стенах висят репродукции картин: Фриды Кало на одной стене и Баския на другой. Вторая похожа на какие-то каракули, но папа всегда злится, когда я так говорю.

Я плюхаюсь на кровать. Последний раз я спала с ними, когда была совсем маленькая, лет в шесть или семь. Но, даже просто находясь здесь, я чувствую себя ближе к ним. Мне даже кажется, что я чуточку ближе к моей биологической маме. Тут родители хранят бумаги об удочерении: юридические документы, письма и несколько фотоальбомов. Это все, что у меня о ней есть. Раньше я об этом никогда не грузилась. Да и сейчас не то чтобы сильно гружусь. Просто очень хочется с ней поговорить.

Что она чувствовала, когда узнала, что у нее ВИЧ? А когда узнала, что беременна мной? Я никогда об этом раньше не задумывалась. Что случилось с ее парнем? Он ее бросил? Семья от нее отвернулась? А друзья? Хотелось бы думать, что вокруг мамы были люди, которые ее любили, которые помогли ей выбраться из беды. Но как было на самом деле, я просто не знаю.

Чаще всего я ненавижу о ней думать. И ненавижу саму мысль, что я не просто дочь двух отцов. Звучит ужасно, да? Просто меня злит, что я ничего не чувствую к женщине, которая меня создала и которая, скорее всего, хотела от меня избавиться.

Я закусываю губу. По идее, дети должны чувствовать связь со своей биологической матерью, чувствовать хоть что-то. Я слышала истории о том, как дети ищут этих женщин и находят в других странах, как они обнимаются и любят друг друга, даже не говоря на одном языке.

С этой женщиной меня связывают всего две вещи: она меня родила, и она передала мне ВИЧ. Я никогда раньше не хотела с ней поговорить, но сейчас мне впервые хочется, чтобы она была рядом. Она поняла бы мои тревоги лучше, чем родители. Может, даже знала бы, что делать. Будь она рядом, я бы не чувствовала себя такой одинокой.

Я прижимаю колени к груди и начинаю плакать.

19

Весь четверг уходит на то, чтобы собраться с духом и наконец отправить Майлзу сообщение после репетиции. Так мы снова оказываемся в парке «Долорес», где сидим на скамейке, уставившись друг на друга. Почти как в нашу прошлую встречу, но на этот раз никто из нас не произносит ни слова.

Обычно молчание меня не напрягает, но сейчас оно невыносимо. Может, потому что я знаю, что виновата. Это я с ним не разговаривала. Это я динамила его в школе. Это я собираюсь сказать ему такое, чего он никак не ждет. Боже, мне уже нехорошо.

Мы хотя бы в парке. Здесь так шумно, что со всеми этими собаками, ребятней и погруженными в свои дела и заботы прохожими мы хотя бы молчим не в полной тишине. Тумана нет, так что вечер обещает быть прекрасным. Я бы им наслаждалась, да только не сегодня.

— Ты в порядке? — спрашивает Майлз. Он уже не сидит так близко, как в прошлый раз. Ему бы пришлось потянуться, если бы он захотел дотронуться до моего плеча. — У тебя такой вид, как будто тебя сейчас стошнит.

Я нервно сглатываю, теребя в руках карточки. Подсказками я не пользовалась уже давно — со средней школы, когда нужно было делать презентации научных проектов. Карточки пронумерованы и все такое, на случай если я забуду, что собиралась сказать дальше. Важно ничего не забыть.

— В порядке, — говорю я, складывая карточки себе на колени. Делать это в парке довольно странно, но хотя бы здесь меня никто не знает. Здесь я в безопасности. — Я хочу тебе кое-что сказать.

— Хорошо.

— Ну, э-э… меня удочерили. Ты, наверно, уже и так догадался.

— Ага. — Уголки его губ ползут вверх. — Типа того.

— У моей мамы был ВИЧ, — тороплюсь выговорить я, чтобы избежать неловкого молчания. — И, наверно, она не знала, или тогда не было лекарств, а если и были, может, она не могла их достать. Не знаю.

Я беру следующую карточку, не поднимая на него глаз. Мои руки дрожат. Я могу сколько угодно говорить себе, что не надо бояться, что все зависит от того, как он решит отреагировать, но мне все равно страшно. Я не хочу, чтобы из-за ВИЧ Майлз подумал, что я — какая-то грязная потаскушка.

— Я родилась очень больной. Меня обследовали и обнаружили, что у меня тоже ВИЧ. То есть я не только что это узнала… Я всегда знала, с самого детства. Я уже целую вечность пью таблетки, и сейчас я вполне здорова и все такое.

Я осмеливаюсь поднять глаза лишь на секунду. Он медленно сглатывает, и я вижу, как двигается его кадык. Он смотрит прямо на меня. Конечно, куда еще ему смотреть. Я отвожу взгляд.

— Прости, что я не сказала тебе раньше и что игнорила тебя. Я пойму, если ты не захочешь со мной больше общаться, — продолжаю я. В горле ужасная сухость. — Просто я очень боялась. Потому что говорить об этом другим всегда так стремно, что я никому не говорю. Вообще никому. Но я хочу, чтобы ты знал, потому что ты мне нравишься, так что…

Я облизываю губы. К моему удивлению, за все это время он меня ни разу не перебил. Я снова поднимаю глаза и встречаю его взгляд.

Жду. Слышно, как копошатся белки и бросают на землю орешки, как мимо проезжают коляски. Солнце садится не спеша, будто специально мешкает, чтобы не пропустить вот эту вот жесть. Теперь, когда я ему рассказала, мы больше не сможем общаться как раньше — просто весело и без забот проводить время вместе. Я тут же хочу забрать свои слова назад.

— Э-э, — наконец произносит он, — можно я тебя обниму?

Мои брови взлетают:

— Ты хочешь до меня дотронуться?

— Ну да. — Он сдвигает брови. — Почему нет?

— Просто многие сразу пугаются. — Я недоверчиво на него поглядываю. — У тебя… Я не знаю, есть какие-нибудь вопросы? Ты никак не реагируешь. Меня это напрягает.