Книга Шутка - Милан Кундера

Да и Владимир — туда же. В последние недели с ним вовсе нет сладу. Райком порекомендовал Союзу молодежи выбрать его в этом году «королем». С незапамятных времен избрание «королем» — знак особого почета его отцу. И в нынешнем году сподобился этого я. В лице моего сына хотели отблагодарить меня за все, что я сделал здесь для народного искусства. Но Владимир взбрыкнул, стал отговариваться чем мог. И тем, что хочет в воскресенье ехать в Брно на мотогонки, и даже тем, что боится лошадей. А под конец вообще сказал, что не хочет быть «королем», раз это спущено сверху. И что терпеть не может всяких протекций.

Сколько невыносимо горьких минут я пережил из-за этого. Он словно хотел исключить из своей жизни все, что могло бы напоминать ему о моей. Отказывался, к примеру, ходить в детский ансамбль песни и танца, что я организовал при нашем ансамбле. Он уже тогда находил отговорки: у него, дескать, нет музыкальных способностей. Хотя он вполне сносно играл на гитаре и с товарищами пел разные американские шлягеры.

Владимиру, конечно, всего пятнадцать. И он любит меня. Чуткий мальчик. Недавно мы говорили с ним с глазу на глаз, и он, надеюсь, понял меня.

3

Наш разговор помню хорошо. Я сидел на вращающемся стульчике у фисгармонии, опираясь локтем о закрытую крышку, а Владимир — напротив, на тахте. Фисгармония — любимейший мой инструмент. С детства я слышал ее, отец играл на ней ежедневно. В основном народные песни в простой гармонизации. Я словно слышал далекое журчание родников. Если бы Владимир захотел понять это, если бы он захотел понять…

У всех народов есть свое народное искусство. Но большинство из них могут легко отстранить его от своей культуры. Мы — нет. Для любого западноевропейского народа, по меньшей мере со средневековья, характерно достаточно непрерывное культурное развитие. Дебюсси может опираться на музыку рококо — Куперена и Рамо, Куперен и Рамо — на средневековых трубадуров. Макс Регер может опираться на Баха, Бах — на старых немецких полифонистов.

Чешский народ в семнадцатом и восемнадцатом веках почти перестал существовать. В девятнадцатом столетии он, собственно, родился во второй раз и выглядел ребенком среди старых европейских народов. Хотя и было у него свое великое прошлое, но оно было отделено от него пропастью в двести лет, когда чешская речь из городов отступила в деревню и стала принадлежностью лишь необразованного люда. Но и тогда она продолжала творить свою культуру. Культуру скромную и от взоров Европы совсем сокрытую. Культуру песен, сказок, обрядов, пословиц и поговорок. И все это стало узеньким мостком через двухсотлетнюю пропасть.

Единый мостик, единые мостки. Единственный тоненький ствол непрерывной традиции. И те, что на пороге девятнадцатого столетия стали творить новую чешскую литературу и музыку, прививали их ростки именно на этом деревце. Поэтому первые чешские поэты и музыканты так часто собирали сказки и песни. Поэтому их первые поэтические и музыкальные опыты часто были лишь парафразой народной поэзии и народной мелодии.

Если бы ты понял это, Владимир. Твой отец вовсе не сумасбродный фанат фольклора.

Но даже если в какой-то мере это и так, сквозь его фанатизм прозревается глубина веков. В народном искусстве он слышит, как струятся соки, без которых бы чешская культура высохла. В звуки этих струй он влюблен.

Эта влюбленность началась в войну. Нам хотели доказать, что у нас нет права на существование, что мы — говорящие на славянском языке немцы. Мы должны были убедить себя, что мы существовали и существуем. Мы все тогда паломничали к источникам. Ad fontes.

Тогда настал и мой черед. Я играл в небольшом студенческом джазе на контрабасе. Отец не уставал муштровать меня в музыке, и я играл на всех смычковых инструментах. Однажды пришел к нам доктор Блага, председатель Моравского кружка. Предложил возродить капеллу с цимбалами. Это, дескать, наш патриотический долг.

Можно ли было тогда отказаться? Я принял предложение и стал играть в капелле на скрипке.

Мы пробудили народные песни от смертельного сна. Как известно, в девятнадцатом веке патриоты в самую пору переместили народное искусство в песенники. Цивилизация стала быстро оттеснять фольклор. Но уже на рубеже столетий начали зарождаться этнографические кружки, ставившие целью вернуть народное искусство из песенников обратно в жизнь. Сперва в городах. Затем в деревне. И особенно в нашем крае. Устраивались народные празднества, «Конницы королей», плодились народные ансамбли. Усилий было несказанно много, но толку чуть. Фольклористам не удавалось возродить народное искусство с той же быстротой, с какой цивилизация сумела разрушить его. Однако война влила в нас новые силы.

Когда идет речь о жизни или смерти — в этом тоже есть свой смысл. Человек прозревает ядро. Шла война, на карту была поставлена жизнь народа. Мы слушали народные песни и осознавали вдруг, что они и есть основа основ. Я посвятил им жизнь. Вместе с ними я сливаюсь с потоком, который течет в самых глубинах. Я волна этого потока. Я волна и река одновременно. И для меня это благо.

Во время войны мы все воспринимали острее. Шел последний год оккупации, в нашей деревне мы организовали «Конницу королей». В городе была казарма, и на тротуарах среди зрителей толпились и немецкие офицеры. Наша «Конница королей» превратилась в демонстрацию. Кавалькада пестро одетых юношей с саблями наголо. Неодолимая чешская конница. Послание из глубин истории. Все чехи именно так и воспринимали «Конницу» — глаза их светились гордостью. Мне было тогда пятнадцать, и меня выбрали королем. Я ехал с закрытым лицом между двумя пажами. И тем необыкновенно гордился. И отец мой гордился, знал, что выбрали меня королем в его честь. Он был деревенский учитель, патриот, и все любили его.

Я верю, Владимир, что все в жизни имеет свой смысл. Верю, что судьбы людские связаны воедино узами мудрости. Вижу некое знамение в том, что в нынешнем году королем избран ты. Я горд, как и двадцать лет назад. И даже больше, чем тогда. Потому что в твоем лице хотят почтить меня. А я ценю эту почесть, зачем кривить душой? Я хочу передать тебе мое королевство. И хочу, чтобы ты принял его.

Надеюсь, он понял меня. Обещал, что согласится быть королем.

4

Если бы он захотел понять, как это увлекательно. Не могу представить себе ничего более интересного. Ничего более захватывающего.

Приведу хотя бы такой пример. Музыковеды долгое время утверждали, что европейские народные песни ведут свое происхождение от барокко. В замковых капеллах играли и пели деревенские музыканты, а затем переносили музыкальность замковой культуры в народную жизнь. Отсюда делался вывод, что народная песня вообще не может считаться оригинальным художественным проявлением. Она якобы не восходит к подлинно фольклорной музыке.

Народные песни на территории Чехии действительно родственны профессиональной барочной музыке. Однако что возникло раньше? Курица или яйцо? Не понимаю, почему именно народную песню надо считать должником.

Но как бы ни было в Чехии, песни, которые поются в Южной Моравии, даже при самом большом желании нельзя возводить к нефольклорной музыке. Это было нам ясно с самого начала. Хотя бы с точки зрения тональности. Авторская барочная музыка написана в мажоре и миноре. Но наши песни поются в тональностях, какие замковым капеллам даже не снились! Ну хотя бы в лидийском ладу с увеличенной квартой. Она всегда вызывает во мне тоску по стародавним пасторальным идиллиям. Я вижу языческого бога и слышу его свирель. Вот, например: