Книга Медный всадник - Полина Саймонс

Господи, неужели они ссорятся? Почему они ссорятся?

В трамвае им удалось сесть. Татьяна держалась за переднюю скамью. Руки Александра были сложены на коленях. Он был мрачен и неразговорчив. Что-то его тревожит. Дмитрий?

И все же они сидели близко, прижимаясь друг к другу. Его нога была твердой, словно высеченной из мрамора. Татьяна не отодвигалась. Не могла. Ее так и тянуло к нему.

Пытаясь ослабить растущее напряжение, она заговорила о войне:

– Где сейчас проходит линия фронта?

– Движется на север.

– Но это по-прежнему далеко. Ведь правда? Далеко…

– О, мы не знаем, с кем имеем дело. Но скоро все станет ясно, – скороговоркой пробормотал он.

Она прильнула еще теснее.

– Александр, почему Дмитрий словно боится идти в бой? Ведь нам необходимо как можно скорее прогнать фашистов с нашей земли.

– Плевать ему на немцев. Ему есть дело только…

Он внезапно осекся.

Татьяна выжидала.

– Скоро ты поймешь, что главное для него – инстинкт самосохранения. Дмитрий считает его своим неотъемлемым правом.

– Александр… что такое «неотъемлемое»?

– Право, которого никто не сможет отнять, – улыбнулся он.

– Неотъемлемое… я никогда не слышала этого слова раньше, – задумчиво протянула Татьяна.

– Ты для этого слишком молода, – вздохнул он. Его лицо мгновенно смягчилось и стало еще красивее. – Как прошел остаток воскресенья? Что ты делала? Мама здорова? При каждой встрече мне кажется, что она вот-вот в обморок упадет от усталости.

– Да, и к тому же на нее столько всего свалилось!

Татьяна отвернулась к окну. Ей не хотелось снова заводить разговор о Паше.

– Знаешь, я вчера выучила несколько английских слов. Хочешь послушать?

– Хочу, и очень, только сначала выйдем. Какие-нибудь хорошие слова?

Она не совсем поняла, что он имеет в виду, но все равно покраснела.

Они вышли у Варшавского вокзала. Татьяна заметила толпу людей, державшихся вместе: женщин с детьми, стариков с вещами, сосредоточенно ожидавших чего-то.

– Куда это они? – удивилась Татьяна.

– Куда глаза глядят. Это те, кто намного умнее и предусмотрительнее остальных. Они покидают обреченный город, – пояснил Александр.

– Покидают?

– Именно. Таня… тебе тоже следовало бы уехать.

– Куда это?

– Куда угодно. Лишь бы подальше отсюда.

Почему всего неделю назад мысль об эвакуации казалась такой волнующей, а сегодня равнялась смертному приговору? Казни. Ссылке.

– Я слышал, – продолжал Александр, – что немцы продолжают наступать, сметая наши войска. Мы не подготовлены к войне. Почти безоружны. У нас нет ни танков, ни самолетов.

– Не волнуйся, – с деланной беспечностью заверила Татьяна, – к завтрашнему дню у нас будет танк.

– У нас нет ничего, кроме людей, Таня, что бы там ни говорили по радио дикторы – слишком большие оптимисты.

– Они и в самом деле оптимисты, – усмехнулась Татьяна, безуспешно пытаясь развеселить Александра.

– Таня!

– Что?

– Ты меня слышишь? Немцы вот-вот подойдут к Ленинграду. Оставаться в городе небезопасно. Тебе действительно нужно уезжать.

– Но мои родные не собираются с места сдвинуться.

– И что из того? Уезжай одна.

– Александр, о чем ты! – смеясь, воскликнула она. – Я еще в жизни не оставалась одна! Даже в магазины почти не хожу. Да и куда мне деваться? Добираться одной до Урала или еще в какое место, куда людей эвакуируют? Или в твою Америку? Хоть там я буду в безопасности? – Все еще смеясь, она покачала головой. Что за вздор!

– Да, на моей родине тебе ничего бы не грозило, – согласился Александр.

Придя этим вечером домой, Татьяна все же осмелилась завести с отцом разговор о Паше и эвакуации. Терпения отца хватило всего на три затяжки, после чего он встал, затушил папиросу и холодно объявил:

– Танюша, откуда ты набралась всего этого? И кто тебе наплел такую чушь? Фашисты сюда не доберутся. И я не собираюсь никуда ехать. Кроме того, Паша в совершенной безопасности, но, чтобы успокоить тебя, я попрошу маму завтра же позвонить и убедиться, что с ним ничего не случилось. Договорились?

– Таня, – вмешался дед, – я попросился в эвакуацию в Молотовскую область[4]. Это за Уралом. У меня в Молотове двоюродный брат.

– Который умер десять лет назад, – вставила бабушка, покачивая своей большой головой. – В голод тридцать первого.

– Но жена осталась!

– Какая жена? Она погибла от холеры еще в двадцать восьмом!

– Это вторая жена, а первая, Наира Михайловна, по-прежнему там живет.

– Где это там? Не в Молотове же! У нее дом там, где мы раньше жили, в той деревне…

– Постой! – перебил дед. – Ты хочешь ехать со мной или нет?

– Я поеду с тобой, деда, – весело пообещала Татьяна. – Молотов – красивый город?

– Я тоже с тобой, Вася, – поддержала бабушка, – но не морочь девочке голову. Никого у нас в Молотове нет. С таким же успехом можно ехать на Чукотку.

– Чукотка… – протянула Татьяна, – это у самого Полярного круга?

Дед кивнул.

– Там, где Берингов пролив?

Дед снова кивнул.

– Что ж, может, нам и в самом деле неплохо побывать на Чукотке, если уж все равно трогаться с места.

– Чукотка! Кто меня туда пустит! – взорвался дед. – И кого я буду учить там математике?

– Татьяна просто дурочка! – согласилась мать.

Девушка замолчала. Она совсем не думала о какой-то математике. Просто хотела сострить. И сейчас наверняка хихикнула бы, но взрослые смотрели на нее с осуждением.

– И при чем тут Берингов пролив? – вздохнул дед.

– Ей вечно лезет в голову всякая чушь, – вставила Даша. – Ее внутренняя жизнь всегда меня поражала.

– Нет у меня никакой внутренней жизни, – отмахнулась Татьяна. – А что находится по другую сторону Берингова пролива?

– Аляска, конечно, – объяснил дед. – Но при чем тут все это?

– Да, Таня, помолчи, пожалуйста, – велела мама.

Назавтра отец вернулся домой с продовольственными карточками на каждого члена семьи.

– Представляете, с завтрашнего дня все продукты строго нормированы! Правда, нормы не так уж плохи. Рабочие получают восемьсот граммов хлеба в день, кило мяса в неделю, полкило крупы. Так жить можно.