Книга Медный всадник - Полина Саймонс

– Мама, ты звонила Паше? – поинтересовалась Татьяна.

– Пробовала. Даже пошла на междугородную. Ту, что на улице Желябова, но так и не смогла дозвониться. Завтра снова попытаюсь.

Вести с фронта были неутешительными. Военные сводки, расклеенные по всему Ленинграду на деревянных досках, где раньше висели газеты, казались Татьяне совершенно невразумительными. Диктор твердил, что Красная армия побеждает, но немцы продолжают наступать. Каким образом все это получается?

Татьяна ничего не понимала.

Несколько дней спустя дед объявил, что их, похоже, в самом деле отправят в Молотов и что неплохо бы заранее сложить вещи.

– Я никуда не поеду без Паши! – отрезала мама и уже спокойнее добавила: – Кроме того, наша фабрика теперь шьет обмундирование, так что мы перешли на военное положение. Мы нужны фронту. Да и война скоро закончится. Ты же слышал по радио, мы бьем врага.

Дед устало покачал головой:

– Ах, Ирина, враг не так слаб, как ты думаешь. Недаром немцы захватили полмира. Англия вот уже восемнадцать месяцев как вступила в войну и до сих пор сражается. Ты же слышала о налетах на Лондон!

– Да, но, папочка, мы сумеем показать нацистам. Это не какие-то воздушные бои, а настоящая война! – встал отец на защиту жены. – И солдат у нас больше. Мы так просто не сдадимся. Мы немцам не по зубам.

– Я не собираюсь проверять, насколько придется трудно. И оставаться не желаю.

– Я никуда не поеду, – повторила мама.

– Я тоже, – вторила Даша.

«Еще бы», – подумала Татьяна.

Они сидели в длинной узкой комнате. Отец с матерью курили. Даша шила. Бабка с дедом молча переглядывались. Татьяна молчала, однако про себя решила, что тоже никуда не поедет. Она в осаде. В осаде по имени Александр. И не тронется с места. Она жила ради вечерних свиданий с ним, рождавших едва сформированные, болезненные чувства, которые было трудно выразить и еще труднее понять. Друзья, гуляющие в сумерках… Больше она ничего не могла от него принять. И ничего не хотела, кроме этого единственного часа в конце тяжелого рабочего дня. Только в этот единственный час за весь день сердце ее колотилось от счастливого предчувствия. Она окружала себя родней, чтобы защититься от неизбежного, и все же старалась держаться особняком, никому не выдавая владевших ею эмоций. И каждый вечер настороженно наблюдала за родителями. За их настроением. Наблюдала и не доверяла.

– Мама, ты позвонила Паше?

– В лагере никто не отвечает. Может, номер набрала неправильно? Я позвонила в деревню Доготино, это рядом с лагерем, но в сельсовете никого не было. Придется завтра пойти на почту. Все пытаются дозвониться. Должно быть, линия перегружена.

Мама ходила на почту, как на службу, но ничего не получалось. От Паши не было вестей. С фронта вести приходили, но одна хуже другой. Об эвакуации больше не говорили.

Зато каждый день после работы Татьяна причесывалась, мыла руки и бежала к воротам, втайне заклиная, чтобы он оказался на месте. И каждый день после работы Александр ждал ее на остановке. И хотя больше не просил ее пойти с ним в Летний сад и посидеть на скамье под деревьями, по-прежнему комкал фуражку в руке.

Уставшие и измученные, они пересаживались с трамвая на трамвай и неохотно расставались на Греческой, в трех кварталах от ее дома.

Во время таких прогулок они иногда говорили об Америке, о жизни Александра в Москве, об озере Ильмень и летних месяцах, проводимых Татьяной в Луге, и гораздо меньше – о войне, потому что Татьяна сразу вспоминала про брата и сильно расстраивалась. Александр понемногу учил ее английскому. Бывало и так, что оба молчали. Несколько раз Александр разрешал Татьяне прогуливаться по парапету Обводного канала со своей винтовкой в качестве балансира.

– Только не упади в воду, – предупреждал он, – потому что я не умею плавать.

– Неужели?! – ахнула она, едва не свалившись.

Вовремя успев схватить винтовку за приклад, Александр ухмыльнулся:

– Тебе так хочется проверить? Но не могу же я потерять оружие.

– Ни за что, – рассмеялась Татьяна, рискованно покачиваясь на самом краю парапета, – зато я прекрасно плаваю и спасу твое оружие. Желаете посмотреть?

– Нет уж, спасибо.

Бывали такие минуты, когда Татьяна, заслушавшись, непроизвольно открывала рот и таращилась. Она не знала, на что смотреть: в карамельные глаза, улыбающиеся, сияющие, мрачные… или на подвижные губы, красиво очерченные губы, с которых срывались слова и дыхание… Она постоянно переводила взгляд с глаз на губы, брови, лоб, подбородок, словно боялась упустить что-то.

Александр до сих пор избегал говорить о самых захватывающих минутах своей жизни. Ни о последней встрече с отцом, ни о том, как стал Александром Беловым и как получил медаль за военную доблесть. Впрочем, Татьяне было все равно. Она старалась не допытываться. Не выведывать его тайн. Она возьмет все, что он согласен дать, и будет нетерпеливо ждать остального.

11

– Рабочий день становится все длиннее, – пожаловалась Татьяна в пятницу, улыбаясь жалкой улыбкой человека, трудившегося двенадцать часов. – Сегодня я собрала целый танк! Под номером тридцать шесть! Умеешь водить танки?

– Лучше того, я знаю, как командовать танкистами.

– В чем разница?

– Выкрикиваю приказы и жду, пока меня убьют.

Татьяна не улыбнулась шутке.

– Надоело, – пробормотала она. – Хочу на хлебозавод. Есть же счастливые люди, которые вместо сборки танков пекут хлеб.

– Чем больше, тем лучше, – заметил Александр.

– Танков?

– Хлеба.

– Нам пообещали премию! Можешь поверить?! Премию, если перевыполним план. Но мы и так стараемся как можем. Просто с ног валимся. Одна из работниц, Зина, говорит, что уж лучше идти добровольцем на фронт.

Они остановились на перекрестке и, дождавшись, пока красный свет сменится зеленым, перешли улицу. При этом Татьяна очень старалась не коснуться ненароком Александра.

– Знаешь, Зина права. Все мы очень устали. Она мечтает поехать в Минск, к сестре.

Александр потер глаза и поправил фуражку.

– Передай, – сухо заметил он, – чтобы она забыла о Минске. Лучше пусть думает о танках. Какой у вас план?

– Сто восемьдесят танков в месяц. Мы едва справляемся.

– От вас требуют слишком многого.

– Погоди, погоди!

Татьяна внезапно остановилась, положила руку ему на рукав и, к собственному удивлению, отняла ее.

– Почему забыть о Минске?

– Немцы заняли Минск почти две недели назад, – мрачно пояснил Александр.

– Что?!

– Что слышишь.