Книга Портрет в сиреневых тонах и другие истории - Елена Ронина

– А я что, понимаю, что ли? Видала, как частил. Но основная мысль – берет. А там по ходу разберешься. Сама-то как, ничего хоть он?

– Да я пока особо-то тоже не разобралась. Но жить с ним точно можно. Приспособлюсь!

Ну вот, перевезла мальчишку своего. И вот уже четыре года вместе живем. Нормально. Думаю, кое-какие женщины мне еще и позавидовать могут! А то, что я языка поначалу не знала, так это, может, наш союз даже и спасло. Вот он прибежит в дом, встанет передо мной и что-то там по-своему кричит, кричит. А я ж ничего не понимаю. Ну, он покричит, покричит да и уйдет. А так, если бы понимала, может, он как-то меня уж очень обидно обзывал. Сейчас уже курсы закончила, немного говорю. Да и Колька мой уже по-немецки шпарит, если надо, все мне переведет. И между собой у них отношения хорошие. У Зигмунда детей никогда не было, и он, конечно, ко всяким шалостям шумным непривычный. Ну мы особо его стараемся не раздражать. Если Колька расшалится, бывало, я его сразу на улицу. Не нервируй, говорю, дядю Зигмунда. Или, может, опять в нашу деревню захотел? Забыл, кто тебе железную дорогу купил? Это я когда Кольку-то привезла, он ему такой подарок сделал. Может, баловать его не балует, все-таки не родной отец. Но справедливый. У меня как у матери на него обиды за сына никакой нет.

– А с соседями какие отношения?

– Хорошие. Такие люди приветливые, все улыбаются. Я сначала думала, знаешь, что так, для порядка, а так мы их даже раздражаем. А когда Колька в первый класс пошел, они вдруг все пришли его поздравить, и каждый подарок подарил. Знаешь, прям до слез! Я и думать не могла, что кто-то из них знает, что у нас первоклассник. Вот они, знаешь, очень внимательные. Колька у нас на улице самый маленький оказался. Так он постоянно с какими-то подарочками с улицы бежит. То тетя Марта пирог испекла, то тетя Густава яички покрасила… Нет, я не жалею, что уехала. Конечно, скучаю, конечно, охота поговорить со своими. И привыкать нужно было, и приспосабливаться. Но что у меня было-то? Жалеть-то о чем? И маме теперь помогать могу как следует. Главное, чтоб сейчас с ней ничего плохого не случилось. Она тоже благодаря Зигмунду только-только жить по-человечески начала.

Мне неинтересно с кем-то знакомиться в самолете. Это надо же и про себя рассказывать. А я в самолете люблю слушать.

Такие рассказы мне мозги промывают. Понимаешь, как у всех все бывает по-разному. Начинаешь больше ценить то, что имеешь. И учишься правильно оценивать, если что другое предлагают: а нужно ли мне это? И именно в самолете уже точно понимаешь, что нужно, а что не нужно.

Где-то я читала, что лучший совет – это исповедь. И вот, слушая рассказы совершенно разных людей, я словно примеряю на себя разные жизненные ситуации. И думаю о своей жизни, о себе, и как лучше поступить в том или другом случае. И вдруг ответ приходит сам собою. И я окончательно принимаю абсолютно правильные решения. Полет в самолете дает мне на это время. Все переварить, все продумать и обдумать.

Знакомиться мне некогда и не хочется отвлекаться от своих мыслей. Это того не стоит.

Так что, может, и нет ничего неприличного в том, чтобы познакомиться в самолете. Но я этого делать не буду.

По женской линии

Мой Эдмон Дантес

Дядя Миша был судовым врачом. И мы с сестрой всю жизнь были в него влюблены. Нет, неправильно. Влюблена была сестра. Я только так, как всегда, за компанию.

Сестра – это святое, это вслух можно сказать, что все, что она делает, нам не интересно. Ну а на самом деле, естественно, следуешь за ней шаг в шаг. Что она читает, туда и мы заглянем, что она слушает, тем и мы восхитимся. Если сегодня она будет восхищаться дядей Мишей, выбора у нас нет и другого пути тоже.

Хотя, безусловно, дядя Миша заслуживает восхищения. Я бы тоже в него влюбилась, только мне зачем, мне это совсем ни к чему. Только чтобы сестру поддержать. Но в принципе, конечно, вариант что надо.

Во-первых, красив. Ну просто очень красив. Эдмон Дантес, по-другому и не скажешь. Высокий мужественный брюнет. Ну, если уж не Эдмон Дантес, то, по крайней мере, Вячеслав Шалевич. Просто актер из фильма.

Потом, все-таки врач. А врач – это все знают – немного из другого круга. И врачи эти, они что-то такое знают про нашу жизнь, что остальным неведомо. Превосходство явное.

А дядя Миша не просто врач, он врачом служит на огромных кораблях, то есть, по-нашему, еще и моряк, а по-моему, так просто почти что капитан. Только лучше. Все-таки капитан – это военный, а врач – это интеллигенция. И при этом эта интеллигенция не просто оперирует в провинциальной больнице, а постоянно ходит в плавание, причем в заморские страны.

И еще было одно достоинство у дяди Миши. Он был неженат. Да, конечно, уже не юн, и такие мужчины, как правило, нас с сестрой не интересовали. Но этот был каким-то другим. И еще – он был другом наших родителей.

Наши родители – сибиряки – люди на редкость душевные и гостеприимные. И друзья у них все как на подбор, такие же. Все заводные, рассказчики прекрасные. И есть им дело до нас с сестрой. То есть не только с родителями общаются, но и на нас времени хватает. И подарки нам обязательно привозят.

Дядя Миша привозил подарки заморские, это всегда было что-нибудь из ряда вон. И не просто жвачка. Например, колготки тонкие цвета необычного, или купальники, или перчатки какие-нибудь. Все это вызывало небывалую зависть наших подруг и возносило нас на недосягаемую высоту.

Но все это было не так важно. Главное, дядя Миша был необыкновенный рассказчик. О морях и заморских странах рассказывал часами. Интереснее любого кино. Потому что это была абсолютная правда. Человек сам видел, сам испытал.

– Эх, Наталья, расти быстрее. Ну сколько стран объездил, сколько морей избороздил, нигде такой красивой девчонки не видел. Вырастешь, сразу женюсь на тебе. Даже вот сейчас и искать ничего не буду.

Наташка краснела до ушей.

– Дядя Миша, а вы сейчас женитесь! Она уже давно не растет, думаю, уже и не вырастет. Она как в двенадцать лет перегнала всех в классе по росту, так и все. Вот за два года ни на сантиметр не выросла. Так что женитесь. Больше все равно не вырастет!

Дядю Мишу смешила моя детская наивность.

– Мы ж не в мусульманской стране, Аленка, живем! У нас браки разрешены с восемнадцати лет. Наталья, сколько тебе – четырнадцать?

Наташа могла только мотать головой.

– Уже четырнадцать с половиной, – поддерживала я сестру что было сил.

– Ну вот, осталось каких-то три с половиной года. Родители, вы как, кстати, не против?

– Мы, кстати, пока еще не «за», – вставляла наша мама. – Ты же, Мишка, все время в плавании. Тебе сколько лет уже, тридцать пять? И до сих пор не женат. У тебя же на берег сойти даже ради этого времени нет. То Куба, то Австралия. А когда на побывку приезжаешь, у тебя сил ни на что не хватает!