Книга Армен - Севак Арамазд

— Вы заметили, какой бесчестный был удал? — услышал он рядом чей-то голос. — Дикаль остается дикалем. — Пожаловался голос. — Здлавствуйте.

Это был почтальон. Мужчина с бабьим лицом: крупнолицый, розовощекий, короткошеий, со странными бровями, одна из которых была изогнутой, а другая прямой, с короткими и густыми волосами, клинообразно нависавшими над высоким лбом, образуя нечто вроде козырька. Около Армена почтальон затормозил, и по тому, как он сошел с велосипеда, содрогнувшись всем телом, Армен вдруг понял, что это вовсе не мужчина, а женщина, и машинально бросил взгляд на ее грудь. Женщина неожиданно зарделась.

— У меня для вас… для вас…

Передвинув поближе висевшую на боку сумку, полную газет, писем и бумаг, она стала рыться в ней, что-то ища.

Армен ждал, недоумевая, и тут до него дошло, что к нему обратились на вы, и от мысли, что с ним могут говорить так уважительно, улыбнулся, польщенный.

— Вот, нашла… Белите, плошу вас… — почтальонша протянула ему какую-то бумагу.

То была повестка в суд. Армен побледнел: на миг ему показалось, что на него заведено какое-то уголовное дело. Но внимательно вчитавшись в чьи-то небрежные каракули, он сумел разобрать имя истинного адресата — Адам.

— Вы ошиблись, — сухо сказал Армен и облегченно перевел дух. — Я не Адам. И вообще я здесь впервые.

Почтальонша удивилась, глянула подозрительно-испытующим взглядом, а потом, будто узнав, виновато улыбнулась.

— Правильно, плавильно. Вы, навелное, тот алмянин, котолый будет стлоить «Детский мил». Вы Алмен, да? Плостите.

Армен ничего не понимал.

— Мне пло вас одна девушка лассказала, Малта, — кокетливо улыбаясь, объяснила почтальонша, и в глазах у нее сверкнуло ненасытное женское любопытство. — Все лавно я должна вам сказать, что люди с ума посходили: длуг длугу голло готовы пелеглызть… Вот, к плимелу, этот Адам. Блосил свою жену, сошелся с любовницей, а однажды ночью велнулся, сломал двель, плоник внутль и изнасиловал собственную жену, пледставляете? — округлив глаза, поведала почтальонша с таким восторгом, точно все произошло на ее глазах.

Армен нетерпеливо переминался с ноги на ногу, хотел попрощаться, но почувствовал, что тело наливается приятным теплом и что ему нравится эта милая картавость, которая так идет почтальонше и придает своеобразный шарм ее не слишком женственному облику. И Армен подумал о том, что неполноценных женщин не бывает, что женщина остается женщиной всегда и во всем.

— Знаете, — тихим, печальным голосом продолжала почтальонша, — честно говоля, я удивляюсь таким женщинам… Они сами виноваты. Мама мне всегда говолила: женщины сами виноваты… А для меня, — улыбнулась она нерешительно и как-то отстраненно, — для меня… Ой, вы голите!.. — вскрикнула она вдруг и, бросившись к Армену, потянула его за руку, при этом велосипед рухнул на землю.

Армен обернулся. Резиновый каблук его ботинка дымился. Он забыл, что остался стоять у самого огня, там, куда упал ребенок, и на мгновение реально ощутил испытанную им боль. Потом он перевел взгляд на почтальоншу, разглядывающую его с жадным интересом, и вдруг его охватило непреодолимое желание обнять ее и убежать вдвоем с нею куда глаза глядят, но перед ним тут же возникло лицо матери, и он виновато потупился.

— Надо помочь женщине, — недовольно-сердито сказала почтальонша, — а не стоять на месте. Она подняла велосипед, поправила зеркальце и села в седло. — Вот так, — мрачно добавила напоследок и тронулась с места.

Армен встряхнулся, посмотрел ей вслед.

— Во всяком случае, — уже отъехав довольно далеко, притормозила и, полуобернувшись, крикнула почтальонша — если хочешь, вечелом встлетимся на танцах! — и, нажимая на педали, рассмеялась…

Армен прибавил шагу. На углу той улицы, где Нижний Китак соединяется с Верхним, навстречу ему двигались две похожие фигуры, показавшиеся ему знакомыми. Когда расстояние сократилось, Армен узнал их: это были глухонемые братья, встретившиеся ему однажды ночью на пустынном вокзале какого-то поселка. Он сидел под стеной, дожидаясь рассвета, когда из темноты появились эти братья. Лица их были в крови. Избитые, они кое-как добрались до вокзала и с глухим стоном опустились на землю. Армен подумал было, что это обычные пьяницы, но немного погодя вслед за ними на вокзале появилась старуха, простоволосая и босая. Путаясь в словах и перемежая их проклятиями, она рассказала, что эти двое — ее квартиранты, оба глухонемые и «сироты с детства». Двенадцать месяцев подряд днем и ночью работали они на строительстве Дворца культуры, но, когда пришло время расплачиваться, руководитель стройки отказался платить и велел другим рабочим поскорее «убрать их с глаз долой», иначе они и сами ничего не получат. Когда братья проявили настойчивость и отказались уходить ни с чем, остальные набросились на них и жестоко избили. «Вы ничем не отличаетесь от животных, мы не собираемся из-за вас лишаться своего заработка…» — сказали им. С помощью старухи Армен умыл и привел их в чувство, в ближайшей речке постирал их одежду, очистив от крови и грязи, а когда усадил братьев рядом с собой и старуха ушла, они взглянули на него и улыбнулись. Потом наступила непроглядная немая ночь, рядом с ним молча сидели двое избитых людей, молчал и он. Было глубокое и кровное родство между ними троими, было исполнено смысла само их присутствие рядом, и он понял, что в этой жизни единственный понятный язык — эта великая немота, навечно живая и для безбрежного ночного неба, и для погруженной во мрак земли, и для безмятежного спящего мира, и для удалившейся старухи, и для него…

Увидев Армена, младший из братьев что-то радостно залопотал, бросился к нему и горячо обнял, что же касается старшего, то он слегка улыбнулся, поправил на спине рюкзак, сдержанно, с достоинством поздоровался и стал смотреть перед собой — зорким и жестким, глубоким и неподвижным взглядом, в котором инстинктивно таилась холодная одинокая тоска. На нем была сетчатая черная сорочка, под которой бугрились могучие мышцы, и от всей его фигуры веяло на зависть здоровой и живучей силой.

— Уезжаете? Что, опять ничего не вышло? — Армен потер большой и указательный пальцы, пытаясь перевести сказанное на язык жестов.

Младший неопределенно повел плечом и, подняв ладонь левой руки, правой с поразительной ловкостью изобразил, будто пишет и тут же стирает что-то, затем, коротко ударив по большому пальцу и вытянув руку, показал то ли на улицу, то ли на Китак, то ли на окружающий мир, горизонт, небо… Армен кивнул головой — дескать, понимаю и, глядя на простодушно-улыбчивое лицо глухонемого, подумал, что его преимущество, пожалуй, в том, что он в точности соответствует своему возрасту, и, растроганный, похлопал его по плечу. Когда они простились, Армен посмотрел им вслед, и его снова восхитила здоровая и гармоничная красота старшего брата. Перейдя улицу и войдя в огромную вечернюю тень ближайшего дерева, Армен со всей остротой почувствовал, что двое глухонемых братьев, кажется, вездесущи и никогда не пропадут в этой жизни.

Пропадет только он…

4

Большой перекресток представлял собой не отличающуюся четкостью форм площадь, где встречались, с одной стороны, Нижний Китак с Верхним, а с другой — лес со степью. Точкой их пересечения был обширный круг, на котором, судя по всему, планировали разбить цветник, но сейчас там громоздились комья ссохшейся грязи, разбитые бутылки, щепки и прочий мусор. В центре круга на четырех крепких столбах высился громадный щит, точно такой, какой Армен видел по дороге в Китак. Текст был тот же — «Новый закон — в действии», и написан он был теми же волнообразными буквами на таком же синем фоне. Щит как бы держал под контролем все четыре стороны света и одинаково хорошо был виден с любой точки.