Книга Страна изобилия - Фрэнсис Спаффорд

На тротуаре перед рестораном Союза писателей разразился международный конфликт. Швейцар Григорий загораживал дорогу двум людям, явно иностранцам. “Нет… нет… закрыто”, — просто повторял он, громко и отчаянно, однако они сердито показывали в сторону зала, хорошо видного через окна первого этажа, где сновали официанты с дымящимися подносами.

— Товарищ Галич, — с облегчением обратился к нему Григорий, — может, хоть вы с ними поговорите? А то я говорю, а они ни слова не понимают.

— Ш-ш-ш. Все нормально, все в порядке. Давайте-ка все успокоимся. Э-э… Deutsch? Italiano? Franзais? Ah, Franзais. Messieurs, je vous prie de nous excuser, mais ici, c’est pas un restaurant, c’est le club privй des йcrivains soviйtiques 1*. Я им говорю, это не ресторан.

— Ah merde 2*, — сказал француз покороче, у которого была черная щетина вместо волос и челюсти разочарованного пса. — Est-ce que cette ville ne contient pas vraiment un seul cafй ouvert, un seul petit bistro? В этом городе что, на самом деле нет ни единого кафе, где открыто, хоть одного маленького бистро?

Как объяснить — как объяснить, что двери заведений московского общепита действительно открываются только перед теми, кому разрешено в них проходить, и что мест, где можно надеяться, что тебя накормят, просто придя туда с деньгами в кармане, поразительно мало? Эти двое должны обедать с делегацией, в составе которой приехали. Наверное, предприимчиво оторвались от своих, решили, что сами о себе позаботятся. А где-то там женщина с бумагами рвет на себе волосы. Ах…

— Par hasard, vous кtes peut-etre des journalistes? 3*

— Oui, — опасливо сказал француз. — Agence France- Presse. 4*

— Они журналисты. Григорий, я их проведу. Под мою ответственность — наверху я договорюсь. En ce cas, — произнес он, улыбаясь, — vous vous trouvez chez vous. Une maison des йcrivains, c’est aussi naturellement une maison des journalistes. Nous vous souhaitons la bienvenue, comme nos invitйs.

И, сообщив им, что дом писателей — это и дом журналистов, пригласив их в качестве гостей, он повел их вверх по лестнице; следом шел Морин, развеселившись, однако незаметно держась позади.

— Правда ничего страшного, товарищ Галич? — спросил Григорий.

— Да-да, не волнуйся.

На самом деле в секретариате наверху ушло двадцать минут на то, чтобы завизировать его действия и договориться с “Интуристом”, чтобы после обеда прислали машину, забрать заблудших овечек. Когда он вернулся в обеденный зал — по дороге его перехватили, чтобы заставить подписать протест против какой-то очередной клеветы, переданной по Радио Свобода, — французы, устроившись за столиком в глубине, разглядывали скатерти, серебро и расписные панели. Он решил, что в конце концов их все-таки обслужат. Морин ждал за столиком куда лучше, успев раздобыть бокал вина. Он рассматривал выставку знаменитостей — Оренбург в окружении поклонников, Шолохов, приехавший в город на съезд, уже порозовевший физиономией и шумноватый, — но при этом украдкой поглядывал на часы.

— Извини, — сказал Саша, проскальзывая на свое место. — Да, и мне тоже вот этого налейте. Телятина у вас еще имеется? Хорошо. Телятины нам обоим.

— Да ничего, все нормально, — ответил Морин. — Ты же у нас человек импульсивный.

— Не знаю, — сказал Галич. — Просто показалось, что два обеда — не такая уж высокая цена за то, чтобы Советский Союз расписали во всей его красе.

— Ну вот, видишь, — Морин указал на него пальцем, здоро. вым, с волосатой костяшкой. — Вот такое бесстрашное воль, нодумство нам сегодня как раз и нужно. Ответственное, искреннее… Последовали новые лозунги оттепели.

— Да хватит тебе.

— Ладно, ладно. Но я серьезно. Слушай, времени мало; на самом деле, у меня к тебе деловое предложение.

— Так я и думал. Ну, выкладывай.

— Значит, так. Мы печатаем подборку материалов. “Жизнь в 1980 году”. Идея в том, чтобы, так сказать, представить себе будущее во плоти, показать его читателям выпукло, как живое, с разных точек зрения. Ну, знаешь, с политической, экономической, культурной и так далее.

Принесли телятину: эскалопы в белом соусе с перцем горошком и рис в качестве гарнира. Морин разрезал свою порцию на кусочки, насадил один на вилку и стал блаженно жевать.

— Что я говорил? И-зу-ми-тель-но. — Галич ждал. — Проблема в том, — сказал Морин, помахав вилкой, — что все как- то суховато получается. Вот, посмотри — между нами, разумеется, — и он потянулся под стол за своим портфелем и вытащил, покопавшись, несколько отпечатанных на машинке листков.

“Повсеместное изобилие товаров”, — прочел Галич. Он вынул очки для чтения, которые не любил надевать прилюдно, и пролистал текст. “Пища, — прочел он, — должна быть вкусной, разнообразной и здоровой, она не имеет никакого отношения к примитивному обжорству бескультурных людей или извращенному гурманству плутократов… Каждый член общества, — читал он дальше, — получит достаточное количество удобной, практичной и красивой одежды, белья, обуви и т. д., но это вовсе не значит, что надо бросаться в крайности или излишества”. Он начал тихонько смеяться и продолжал, читая про то, как в 1980 году будут полностью удовлетворены потребности каждого в “культтоварах”, однако достаточно будет просто возможности взять музыкальный инструмент напрокат “с общественного склада”.

— И это все? — сказал он. — И это — все? Мечта, вынашиваемая веками, сводится к картофельному пюре, шерстяным носкам и тромбону, которым можно пользоваться по очереди?

Морин натянуто улыбнулся.

— Я же говорю, суховато — не особенно вдохновляет. Вот тут-то тебе бы и подключиться. Мы думали напечатать статью о мире будущего с точки зрения человеческого сердца. Как мы от этого изменимся, как будем по-иному жить и любить, попав во времена, где нет дефицита. Что-то в этом роде. “Личная жизнь будущего” — неплохой, кстати, заголовок.

— Да ладно тебе, я-то вам зачем. Вам нужен какой-нибудь писатель-фантаст.

— Нет-нет, нам нужен именно ты. Мы решили, зачем нам кто-то другой, какой-то там специалист по будущему; что нам нужно, так это специалист по чувствам. Это все хорошо, — он похлопал по рукописи, — но надо это как-то оживить. Нужны небольшие штрихи, такие, чтобы было ясно: вот она, настоящая жизнь. У тебя это получится. Ты сможешь заставить людей в это поверить.

Ой, Морин, да ну тебя на фиг.

— А сам-то ты в это веришь?

Галич только через секунду понял, что на самом деле произнес это вслух, этот важнейший из вопросов, которые не задают, крутившийся у него в голове в последнее время — вместе с разговорами, которые он вел вслух, рядом с ним и вокруг них, — бездумный находчивый ответ в пику собеседнику, простой, решительный, а не мягкий, припудренный нюансами. Существуют способы разузнать, что на самом деле думают люди, но к ним относятся политические танцы вокруг да около, а не этот резкий публичный выпад. Слова выскочили у Галича изо рта не потому, что ему хотелось узнать мнение Морина. Но он их произнес. Похоже, делать нечего — остается лишь сопроводить их улыбкой, как можно более уклончивой как можно более загадочной, а Морин пускай гадает, зачем он его провоцирует.