Книга Магия книги - Герман Гессе

Художник, если он не счел учение Фрейда всего лишь свежей темой для обсуждений в кафе, старался извлечь из новой психологии некие уроки, в том числе и важные для своего творчества; вернее, он поставил перед собой вопрос: в какой мере эти новые воззрения могут быть полезны художественному творчеству.

Помнится, один знакомый порекомендовал мне два романа Леонгарда Франка, высоко оценив не только художественные их достоинства, но и назвав «своего рода введением в психоанализ». За прошедшие с тех пор два года я прочитал немало литературных произведений, в которых явственно различал признаки хорошего знакомства их авторов с фрейдовской психологией. Вместе с тем в некоторых сочинениях Фрейда, Юнга, Штекеля и других мне, прежде никогда не интересовавшемуся новейшей психологической наукой, открылось нечто новое и важное; я читал их с живейшим вниманием и, в целом, пришел к тому, что понимание этими учеными психических процессов человека подтверждает почти все мои догадки — те, что я почерпнул у других писателей, и те, что были основаны на моих собственных наблюдениях. Эти ученые высказали и придали законченную форму тому, что было отчасти и моим знанием, хотя и неосознанным, существовавшим в виде предчувствий и мимолетных мыслей.

Плодотворность применения новой теории к произведениям литературы, так же как к случаям из повседневной жизни, не вызывала ни малейших сомнений. У нас появился еще один ключ — не всемогущий волшебный ключик, но безусловно ценный новый подход, превосходный инструмент, как вскоре подтвердилось, вполне приемлемый и надежный. Я не имею в виду те опыты в области литературоведения, что превращают биографию поэта или писателя в изложенную со всеми подробностями историю болезни. Но чрезвычайно ценно то, что удалось подтвердить или, в других случаях, поправить заключения или тонкие догадки в области психологии, принадлежащие Ницше. Началось познание бессознательного, наблюдение за его процессами, механизмы психики были раскрыты как вытеснение, сублимация, регрессия и т. д., таким образом, схема процессов обрела ясность и убедительность.

Всем в какой-то мере кажется, что заниматься психологией просто, теперь же дело еще больше упростилось, однако польза от этих занятий для художественного творчества остается весьма сомнительной. Хорошего знания истории далеко не достаточно для создания художественных произведений на исторические темы, знания ботаники или геологии — для литературных описаний природы, — равным образом и превосходная научная психология не стала полезной для создания художественного образа человека. Мы же видели, что сами психоаналитики сплошь и рядом черпали свои примеры и доказательства из художественной литературы прежних, до-аналитических времен. Следовательно, писатели всегда знали то, что выявил, изучил и научно сформулировал психоанализ, более того, оказалось, что писателю свойственно мышление особого рода, которое, по сути, абсолютно противоположно психоаналитическому. Писатель был сновидцем, психоаналитик — истолкователем его снов. Так имел ли писатель, при всех симпатиях к новой науке о человеческой душе, какую-то иную возможность, кроме возможности по-прежнему видеть сны и следовать зову своего бессознательного?

Да, другого выбора у него не было. Никакая новая психология не помогла стать знатоком человеческой души тому, кто не был писателем, кто не чувствовал внутреннего строя души и не ощущал биения ее пульса. Он мог лишь применить новую схему, и этим, пожалуй, даже удивить нас, но не мог значительно приумножить свои силы. Художественное познание жизни души осталось задачей интуитивного, а не аналитического таланта.

Все же вопрос этим еще не исчерпан. Ибо метод психоанализа может оказать художнику немаловажные услуги. Художник совершает серьезную ошибку, включая психоанализ в число своих художественных приемов, и он совершенно правильно поступает, если серьезно относится к психоанализу и учитывает его. Мне видятся три существенных для художника момента, подтверждение которых может дать психоанализ.

Прежде всего психоанализ подтверждает ценность фантазии, вымысла. Подвергнув психоанализу самого себя, художник непременно заметит, что среди недостатков, которыми он страдает, есть такие, как скепсис по отношению к своей профессии и сомнение в фантазии, внутренний, но словно бы чей-то чужой, голос, внушающий уважение к буржуазным взглядам и воспитанию, а все труды художника сводящий «просто» к милым фантазиям. Психоанализ настойчиво учит каждого художника, что наиболее ценны как раз те вещи, которые он порой считал «просто» фантазиями, и внятно напоминает ему о существовании важнейших потребностей души, а также об относительности любого мерила и любых ценностей, основанных на авторитете. Психоанализ утверждает правоту художника перед самим собой. Вместе с тем он дает ему возможность чисто интеллектуальных занятий — аналитической психологией.

Эту пользу сумеет извлечь даже тот, кто занимается психоанализом как чем-то внешним по отношению к себе. Другие достоинства этого метода человек может использовать, только если для него, основательно и серьезно исследовавшего свой внутренний мир, психоанализ не связан лишь с интеллектом, но становится переживанием души. Если же, узнав что-то о своем «комплексе» и получив некоторые, уместившиеся в словесной форме сведения о своей внутренней жизни, человек тем и ограничивается, он упускает как раз самое ценное.

Тот, кто достаточно далеко прошел по пути анализа, поиска глубинных причин в воспоминаниях, снах и ассоциациях, обретет непреходящую ценность, которую можно определить как «искренние отношения со своим собственным бессознательным». Он увидит, что связь между сознанием и бессознательным бывает живой, плодотворной, страстной, он извлечет на свет многое из того, что таится «под порогом» сознания и заявляет о себе только в снах, которым обычно не придают значения.

И все это теснейшим образом связано с выводами психоанализа, затрагивающими этику и совесть каждого отдельного человека. Психоанализ предъявляет нам очень важное требование; если его игнорируют или исполняют небрежно, немедленно следует расплата, и тогда жало проникает глубоко и оставляет след надолго. Он требует правдивости перед самим собой, а к этому мы не привычны. Он учит нас видеть, признавать, исследовать — словом, серьезно относиться как раз к тому, что мы так успешно вытеснили, что не только мы, но и многие поколения вытеснили из сознания, постоянно подавляя в себе. И это сразу же, при самых первых опытах, становится огромным, невероятно сильным переживанием, глубочайшим потрясением. Тот, кто выдержит и пойдет дальше, будет с каждым новым шагом все сильнее ощущать свое одиночество, все больше отрываться от условностей и традиционных взглядов, он обнаружит, что перед ним неумолимо встают вопросы и сомнения, для которых нет ничего запретного. Зато он все яснее и яснее видит, или хотя бы чувствует, как из-под рухнувших декораций общепринятых условностей поднимается неумолимый лик правды, природы. Ибо только при интенсивной самопроверке с помощью психоанализа некий отрезок «исторического прошлого» человека становится его действительным переживанием, кровоточащей раной чувства.

Возвращение — к отцу и матери, землепашцам и кочевникам, обезьянам и рыбам — при серьезном психоаналитическом исследовании позволяет человеку пережить и осознать свои истоки, привязанности и надежды так глубоко и с такой потрясающей силой, как никогда. Новое знание становится зримым образом, воспоминания — бьющимся сердцем, и по мере того как редеет мгла страхов, сомнений, вытесненных мыслей и чувств, выступает, во всей своей чистоте и высокой взыскательности, жизнь и личность человека.