Книга Исландия - Александр Иличевский

Воздух Земли наполнен ду́хами. Он словно трепещет слюдяными крыльями ангелов-стрекоз. Помните ощущение упругости, когда в ладонь ловишь стрекозку? Вот и здесь стоит сойти с обочины, погрузиться в ущелье, изобилующее оливами, обнесёнными по ярусам подпорными стенками, сложенными тысячелетия назад, наткнуться на несколько унавоженных лёжек диких свиней, миновать водосборный колодец, не пересыхающий ещё со времён Маккавеев, подняться в ступенчатые руины когда-то процветавшей здесь деревни, заснуть – на выбор – на маслодавильном круглом прессе или на мозаичном полу – под открытым небом, вбирая спиной тепло, скопленное за день камнем, – и вдруг проснуться от крика птицы или визга кабанов, вышедших к дотлевающему костровищу, – чтобы увидеть, что воздух полон звёзд и стеклянистого дрожания крохотных витражных крыльев, касающихся щёк: духи кишат в руинах, древняя мудрость запрещает в одиночку оставаться в развалинах, но ты не один, приятели дружно спят неподалёку, и пёс Балаганджи иногда взрыкивает в полусне, приоткрыв глаз, почуяв слишком близкое трепетание. Вот такое летучее столпотворение над ущельем Бет-Хорона – это камерный вариант присутствия духов. В Иерусалиме духи плотнее, крупного калибра, они протискиваются в реальность из особых зон и ходов, растворяются в толпе многоликой и изобилующей архаичной маскировкой.

Однажды в первый день шарава[12] я оказался на вершине холма на окраине Иерусалима, и вдруг дыхание пустыни пришло: порывы горячего ветра обожгли щёки, ободрали глаза, засыпали пылью, и возникло ощущение, что джинны пустыни, мучившие Аладдина, явились в город и пляшут над холмами, топочут и прихлопывают. Это было довольно жутко – наблюдать, как вырвался вздох «аравийского месива, крошева», облизал наш город огненный пёс раскалённой бездны.

Тропы древнего мира прокладывались только так, как уже передвигались долгое время многие люди, а люди редко отправлялись куда-то налегке, и потому дороги следовали тому, как шли вьючные животные. Ослик всегда перемещается наиболее экономным способом, ибо для него затраченные калории суть жизнь. Ослик выбирает дорогу, и это он прокладывает путь наименьшего действия, никто другой ему не указ. Современные дороги стали строиться только для завоевания других стран, для переброски войск. Самыми грозными завоевателями стали римляне, они как раз и заложили сеть дорожного сообщения Европы. В Израиле много дорог, которые прокладывались мирными осликами, и это прекрасно сознавать, когда ими пользуешься. Благодаря им у меня снова появилась своя сталкерская зона, и она потихоньку поддаётся исследованию. Это – Голаны. Там, как и полагается, ни души, одни загадки, и сама территория к тому же словно бы вознесена куда-то поближе к небу: чаша, залитая лавой. Скажем, вот Фадж – одна из самых древних деревень, в которых приходилось бывать. Камни, из которых сложены дома, испещрены изображениями крестов и менор. Деревня эта – пример хунанского строительства, использовавшего в качестве потолочных балок базальтовые стержни: толща застывшей лавы растрескивалась на непрочные многогранные стержни, которые удобно было добывать из скального скола. Такие стопки каменных стержней можно видеть в обрывах ручьёв. Сплошь базальтовое строительство – следствие скудной растительности: камень есть, дерева не сыскать. Тёмные приземистые строения из грубого камня рассыпаны по рыжеватой равнине, покрытой выжженной травой – летом. С декабря по май Голаны, напротив, сплошной изумруд под кристальным небесным куполом. Недавно я стоял там над руинами синагоги в Джише, откуда родом знаменитый повстанец Йоханан из Гуш-Халава, во время Великого восстания против Рима возглавивший зелотов, чем немало способствовал погружению Израиля в агонию гражданской войны. И зашла у нас с Петькой-Каифой однажды речь о непостижимом разрыве между современностью и теми временами, когда не было ни айфонов, ни киндлов, ни сверхточного оружия, когда четыре из двадцати шести римских легионов, державших под уздцы половину мира, явились с севера растереть в прах население и верования небольшой страны, казавшейся просвещённому политеистическому Риму проблематичным провинциальным недоразумением, не столько руководимым, сколько терзаемым немыслимым и незримым, ревнивым и гордящимся своей ревностью Богом, варварское поклонение которому напоминало им больше атеизм, чем религиозный культ, исток искусства, не ведая, что вскоре пророчеству Иосифа Флавия о том, что иудаизм покорит мир, суждено сбыться благодаря триумфальному шествию новой еврейской секты, – и вдруг возникла простая, но важная мысль: а ведь я сейчас ощущаю ладонями шершавый мраморный язык тысячелетий – тело не просто колонн, я сейчас стою не просто на камнях и щебне – осколках бессмысленного времени, а на основе, буквально на фундаменте того самого здания, на верхних этажах которого как раз и находятся и Apple, и Google, и современность. Вроде бы очевидные непрерывность и целостность замысла вдруг почувствовались пронзительно.

И вот я получил задание сделать съёмку заброшенной дороги в Иудейской пустыне. Дорогу предполагалось начать строить когда-то в будущем, а пока она растворялась в пустыне, как теряющая воды река. Асфальтовый участок заканчивался у военной базы, близ Ослиной фермы, располагавшейся поблизости под защитой военных, а через полтора километра среди холмов исчезала и грунтовка. Моя задача состояла в том, чтобы, выдерживая направление на юг, покрыть геодезической сеткой ландшафт, «ощупать темноту грунта».

Такое назначение мне показалось интересным. Меня всегда завораживала пустыня, тем более казалось, что в местах, где почти нет людей, будет проще разобраться со своими видениями. Я не очень понимал, куда должна была вести дорога, полагаю, это и не важно – дорога символ покорения пространства, и это хорошо, что Земля старается предстать доступной каждым своим уголком.

Предназначение дороги, до неизвестного предела углубляющейся в пустыню, мне лично было непонятно, иногда мне казалось, что в Министерстве дорожного строительства попросту хотели довести полотно от одного до другого края, лишь бы не обрывать линию посреди карты.

До сих пор дорогой пользовались военные и посетители Ослиной фермы, на которой и мне предстояло обитать, косвенно попадая таким образом под покровительство военных. Правда, личного контакта не предполагалось, так как военные ограничивались в этом районе пустыни преимущественно воздушным патрулированием, посылая в облёт окрестных холмов квадрокоптер – чёрную трёхфутовую стрекозу, жирно блестевшую оптикой и пропеллерами на солнце.

Итак, я поселился на Ослиной ферме, которой управляла Эрна Кобус, сухонькая женщина с беловатым, как у старых большевиков, взглядом. Дом неразговорчивой хозяйки был скромным щитовым сооружением, с верандой и с просторной гостиной, на стенах которой были развешаны семейные фотографии. Хозяйство Эрна вела в одиночку, была нелюдима и в то же время зависима от посетителей своей фермы. На территории имелось несколько бараков, где обитали гости, приезжающие на выходные, или добровольцы-работники. В одной из таких «мазанок», снятой для меня моими заказчиками, я и стал ночевать. Хижина была обмазана свежей известкой и нравилась мне своей нарядностью, в ней находились только стол и кровать. В пустыне работать лучше на рассвете и ближе к закату. Днём ферма пустела, лишь вертелись вентиляторы кондиционеров, и только при въезде кого-нибудь встречала заливистая собачонка.