Книга Снимать штаны и бегать - Александр Ивченко

Грандиозность открытия Шашкин понемногу осмысливал на протяжении еще 11 лет – вплоть до 10 ноября 1982 года. Четырехдневный траур, объявленный после безвременной кончины председателя президиума Верховного совета СССР Леонида Ильича Брежнева, напомнил Шашкину что-то давно забытое. Шашкин заворожено наблюдал, как по черно-белому экрану телевизора в Ленинской комнате ползают фигурки зарубежных гостей, которые в количестве нескольких сотен прибыли на церемонию Прощания в Колонный зал Дома союзов. Наблюдал, как гроб, установленный на артиллерийский лафет, движется по Красной площади. В голове траурного кортежа несли сотни венков и многочисленные награды покойного генсека (для которых, по совести говоря, неплохо было бы организовать еще один лафет). После траурного митинга руководители КПСС и СССР отнесли гроб к месту захоронения у Кремлевской стены. В 12.45 гроб опустили в могилу. Вновь на пять минут была приостановлена работа предприятий и организаций (правда, в этот раз сердце Александра Шашкина, хоть и с замиранием, но билось). Когда во всех крупных городах единовременно прозвучал артиллерийский салют, а предприятия, локомотивы и суда по всей стране хором дали гудки, поэт Шашкин вывел уже недрогнувшей рукой в правом верхнем углу «Боевого листка»:

Дорогому Л.И. БрежневуНет же! Брежнев не похоронен!Для меня он всегда живой!Гениален он и непреклонен!И всех нас он ведет за собой!

С этими строками, растиражированными не только «Боевым листком», но и периодической печатью, к Александру Шашкину пришла заслуженная и долгожданная слава. Эти строки сделали «вечного майора» Шашкина подполковником. Пусть с запозданием, но именно благодаря им товарищ буфетчица Еремеева в интимной полутьме каптерки, по ее собственному выражению, «подарила Шашкину всю себя без остатка» на хрустящем мешке с макаронными изделиями.

Надо ли пояснять, что по аналогичной схеме Шашкин 14 февраля 1984 года проводил в последний путь лафет с Андроповым, а 13 марта 1985 года – с Черненко? Сама эпоха работала на поэта Шашкина, ежегодно даруя ему скорбные, но достойные поводы для творчества, и широкую благодарную аудиторию.

В запас Шашкин уволился в звании полковника, обремененный изрядным количеством наград за выслугу лет, безупречную службу и различные юбилеи. Гремя значками и медалями, как Железный дровосек, поэт Шашкин отбывал на заслуженный отдых в твердой уверенности, что свое бессмертие на страницах мировой литературы он уже оплатил, создав универсальную Оду.

– В самом деле, – рассуждал военный пенсионер Шашкин, отлученный обстоятельствами от производства Боевого листка и имевший на рассуждения как время, так и полное право. – В музыке семь нот. Только семь. И никто с начала времен не придумал восьмую. И вот этот – как его? Чехов… Тоже говорил – краткость мол, сестра… Так и я смог найти все семь нот возвышенной человеческой скорби. На все времена.

Для доказательства он подставлял в свое произведение фамилии ушедших Великих, и заново переживая горечь утраты, убеждался – Ода и впрямь универсальна. А если фамилия не подходила из-за своей длинны, или к ее обладателю не были применимы эпитеты «гениален и непреклонен», Шашкин вполне закономерно заключал, что человека этого великим признали ошибочно. По итогам таких вот размышлений Шашкин неизменно приходил к приятному для себя выводу: он действительно вырвал у литературы одну из самых ее сокровенных тайн, открыл то, что алхимик назвал бы «философским камнем». Воображая себя роденовским Мыслителем, Шишкин восседал на табуретке и бормотал:

– Ода. Полная гармония. Альфа и Омега. Начало и конец. Инь и Ян. Руслан и Людмила. Нет, это не оттуда… Таблица Менделеева. Нет, Менделеева я, что ни говори, превзошел. Он там много чего непонятного намудрил – в этой своей таблице. Приснится же такое! Простоты нет, и гармонии тоже…

И тут бы отставному полковнику уйти на заслуженный (особенно с учетом колоссального труда на литературной ниве) отдых. Но не такой это был человек – поэт Шашкин. Через недолгое время его стали замечать на всех общегородских мероприятиях, митингах и праздниках, где он, будучи представлен, как известный и заслуженный поэт, под звон своих юбилейных медалей прославлял или клеймил позором, взывал или предсказывал – в зависимости от обстановки и пожеланий руководства. Правда, делал он это в большинстве случаев в прозе. Ибо Оду свою, не желая размениваться по мелочам, берег для особо торжественных случаев. Таких, к примеру, как открытие в городском парке памятника Осипу Мандельштаму. С творчеством коллеги Шашкин был знаком слабо, а если быть честным – совсем не знаком. Но Ода с ее суровой скорбью, излитая Шашкиным в души местной литературной богемы, тронула даже самых завзятых скептиков. А у более сентиментальной публики и вовсе вышибла слезу уже первой строкой:

– Мандельштам… Он не похоронен!

Читателю может показаться, что вся эта история – сплошная выдумка. Возможно, возникнет вполне закономерный вопрос: неужели никто из многочисленного собрания не упрекнул поэта Шашкина как минимум в плагиате на самого себя?! Однако стоит учесть, что конкурентов в Славине у Шашкина не было, поскольку большинство Славинских талантов убывало стяжать лавры на свои светлые головы в столицу. А оставшихся Шишкин легко побивал своим авторитетом, именем и блестящими наградами.

Шашкина обычно выпускали поближе к концу мероприятия – к тому времени, когда аудитория обычно уже не понимает смысла слов, но пока еще реагирует на интонацию. Нужной сурово-скорбной интонацией полковничий баритон обладал даже с излишком. А потому Шашкин, хотя и не был ни разу по-настоящему услышан своей публикой, пользовался в Славине широкой известностью и заслуженной популярностью.

Глава 10. Битва за почет и уважение сограждан

– Итак, будем считать, что стороны пришли к соглашению. Подведем итог! – деловито прищурился Кирилл. – На уважаемого господина Сквочковского ложится ответственная миссия – создать произведение искусства в кратчайший срок. Само собой, несколько интервью в газетах, репортаж из мастерской на ТВ. Тексты мы подготовим.

Голомедов перевел взгляд на служителя церкви:

– Уважаемый отец Геннадий! Окормляя паству, не расслабляемся. Наше оружие – слово и дело. Слава Отчизне и ее защитникам. Ваше первое выступление на публике считаю образцовым. Успех нужно закрепить и развить. Да! Будьте так же готовы к вниманию прессы. Предварительные варианты интервью с вами мы предоставим в ближайшие дни. Можете просмотреть, подправить на предмет терминологии. Но просьба – не затягивать. Агитация – как проповедь. Должна соответствовать конкретному моменту.

Отец Геннадий важно кивнул:

– Со словолюбием и ревностью во угождение слушающим возвестише волю Божию…

– Что-то в этом роде, но без фанатизма.

Голомёдов воззрился на поэта Шашкина и с некоторым сомнением продолжил:

– Товарищ поэт… Вы, пожалуй, можете всецело отдаться сотворению торжественных од. Если есть, что показать уже сейчас – обсудим. Очень надеюсь, что вы уловили общий дух собрания. Патриотизм – спасительная волна, которая смывает равнодушие и политическую пассивность. Не забудьте, что на гребне волны должен оказаться Харитон Ильич.