Книга Жмых. Роман - Наталья Елизарова

В четырнадцать лет она порвала с отцом и ушла из дома. «Мне не удалось переубедить его встать на путь революционной борьбы. Он так и остался недалёким конформистом и соглашателем», — жёстко чеканя каждое слово, пояснила Ольга. Решив жить своим трудом, она бросила школу и устроилась работать в книжный магазин. А параллельно с этим — сходки под пение «Интернационала», чтение взахлёб «Манифеста Коммунистической партии», вступление в Комсомол. «В те годы организация подергалась гонениям со стороны властей, и открыто носить значок с серпом и молотом отваживались очень немногие — это было поступком», — полковник Престес не скрывал своего восхищения женой. А я с горечью подумала: «Так вот, оказывается, какой нужно было быть, чтобы тебе понравиться…».

…Перебравшись из Мюнхена в Берлин, Ольга встретила первую любовь — немецкого коммуниста Отто Брауна[73]. И началась «счастливая семейная идиллия»: жизнь по чужим документам, частая смена квартир, тюрьмы, допросы, угрозы следователей… Об этом времени, сопряжённом с риском и смертельной опасностью, Ольга вспоминала так, как если бы это было увеселительной прогулкой. Как-то раз, за обедом, она поведала историю, от которой я потом целый день ходила сама не своя. Точнее, меня взволновала не столько история, сколько впечатление, которое она произвела на Антонио.

— Однажды полиции всё же удалось сцапать Отто. Ему грозило двадцать лет тюрьмы! — изящно расправляясь серебряным ножом с бифштексом, проговорила Ольга.

Антонио восхищённо присвистнул: он глядел на неё во все глаза.

— Так много? — изумилась я. — Неужели, в Европе могут осудить человека на двадцать лет только за то, что он состоит в оппозиционной партии?

— Ну… Отто предъявили обвинение в шпионаже… — уклончиво отвечала Ольга.

Переглянувшись с ней, Престес поспешно добавил:

— Ложное, разумеется…

— Да, конечно, дело было сфабриковано… — немедленно подтвердила Ольга. — Процесс готовился в Моабитском суде. Подсудимых доставляли туда из тюрьмы по подземному ходу…

— Это, кажется, в Берлине?.. — торопливо вставил Антонио.

«Дурачок, старается показать свою осведомлённость… — мелькнуло у меня в голове. — Престеса это, похоже, забавляет».

— Да, мрачное местечко. Славится тем, что оттуда никто никогда не бежал… — женщина обвела присутствующих за столом лукавым взглядом и заговорчески подмигнула. — Но не построен ещё такой застенок, из которого при желании нельзя было бы удрать!

Полковник, улыбнувшись, поднёс к губам её руку.

— Я и семеро моих товарищей явились на заседание под видом студентов-юристов. Мы даже папочки с собой захватили для отвода глаз! А я очки нацепила на кончик носа — такой важною дамочкой сразу стала! — покосившись на меня, Ольга прыснула от смеха.

Вслед за ней расхохотался Антонио. Я видела, как Престес, сделав строгие глаза, толкнул его локтем в бок. Но и сам он не сумел сдержать улыбки.

Я почувствовала, как в кожу до боли впивается оправа перстня.

— За день до этого мы заранее изучили все коридоры, лестницы и неохраняемые выходы из здания, — нервные тонкие пальцы молниеносно сооружали на скатерти баррикады из посуды, салфеток и столовых приборов. — Перед началом процесса я попросила судью дать возможность поговорить с Отто, которого во всеуслышание объявила своим женихом. Меня без всяких проволочек пропустили к переговорной камере… — блестящие розовые ноготки под Ольгино цоканье прошагали по рукояти вилки мимо пузатой перечницы и ткнули солонку. — Видимо, ищейкам хотелось подслушать разговор и добыть дополнительные улики, — оторвав от виноградной грозди брызжущую соком ягоду, рассказчица ловким движением отправила её в рот. — Я, попросив у судьи разрешения угостить жениха вкусненьким, достала из сумочки апельсин…

Антонио тут же разыскал на блюде с фруктами апельсин и с готовностью протянул Ольге.

— Мерси, — кивнула она. — Это было условленным знаком!.. В ту же секунду мои товарищи выхватили пистолеты… — взяв фарфоровый соусник, женщина шутливо прицелилась.

— Осторожно, прольёшь на платье, — предупредил Престес, но поздно: длинная пурпурная капля уже ползла по её груди.

Антонио услужливо передал ей салфетку, но она, увлечённая своим повествованием, не обратила никакого внимания ни на него, ни на испорченное платье. Он, как завороженный, следил за сползающей каплей. С каждой секундой его щёки краснели и вскоре стали совсем пунцовыми…

— Нападение было настолько внезапным, что охрана даже не попыталась задержать нас: мы беспрепятственно покинули здание суда и увели с собой Отто…

— Браво, донна Ольга! — захлопал Антонио. — Я восхищён вашей находчивостью и бесстрашием!

За этим преувеличенным восторгом мне увиделась не слишком искусная попытка оправиться от смущения.

— После нашего побега целая свора полицейских несколько месяцев прочёсывала столицу и её окрестности. Но мы оставили их с носом!

— В это трудно поверить, но фотографии моей жены и её товарищей показывали перед началом сеанса в кинотеатрах, — сказал Престес. — А зрители, видя их на экране, вставали и аплодировали…

— Вот это да! — воскликнул потрясённый Антонио.

— Это, в самом деле, здорово!.. — подхватила Ольга. — Особенно, если учитывать, что многие знали нас в лицо, многим было известно, где мы скрываемся.

— И вы не боялись, что на вас могут донести? — спросила я.

Глаза Ольги обдали меня холодом.

— Порядочных людей на свете гораздо больше, чем иуд, — отчеканила она.

— Ах, так мы сейчас говорим о богах и апостолах? — усмехнулась я, вытирая губы салфеткой. — Простите, что не поняла сразу… К сожалению, господа, я ничего в этом не смыслю. Не мой профиль… А теперь прошу меня извинить — я должна ехать в банк.

…Уже через несколько минут мимо меня аквамариновой стрелой проносился океан и растущие вдоль дороги финики, а навстречу летела, сияющая платиновым блеском, трепещущая синяя бездна… Когда на дороге появился какой-то работяга с тележкой, я еле успела затормозить… Всю свою злость я обрушила на него: «Какого чёрта тебя несёт под колёса! Жить надоело?!». Вытирая со лба пот полями скомканной шляпы, он машинально кланялся и тихо бормотал: «Виноват… виноват, сеньора…». Его загорелые жилистые руки были исцарапаны, ладони — стёрты до крови. Из-под кустистых выгоревших бровей смотрели подслеповатые, слезящиеся глаза… Мне стало стыдно. Поспешно захлопнув дверцу машины, я умчалась прочь.

А потом банк сожрал все мысли и чувства, включая и досадное воспоминание о рабочем с тачкой.

…Перед глазами мелькали полчища цифр, мне приносили и уносили какие-то бумаги: одни я комкала и кидала в корзину, на других — ставила подпись, рылась, что-то высматривала и перебирала в кипе бумажных папок, пожимала чьи-то руки, кому-то улыбалась, кого-то хлопала по плечу, давилась то кофе, то сигаретным дымом, прислушивалась к звукам радиоприёмника, листала страницы газет, слюнявила палец и пересчитывала купюры, открывала и закрывала сейф, на кого-то орала и с кем-то любезничала… пока, наконец, не вздрогнула от прикосновения волны к ногам. Святая Мадонна! Я и не заметила, что с наступлением сумерек оказалась на пляже. Теперь только нужно вспомнить, где я бросила машину… и туфли.