Книга Между небом и тобой - Лоррен Фуше

– Моя дочь никогда в жизни не сядет ни на велосипед, ни на скутер. Когда мы познакомились с моим будущим мужем, он ездил на мотоцикле, но сразу же его продал, как только узнал. Он приходит к своему тренажеру сюда, я не могу видеть это в доме.

Танги был у матери любимчиком, мы с ним дружили, хоть он и был намного младше. Вечером после его похорон мать вышла со мной в сад… в голосе ее было столько ненависти, когда она сказала: «Желаю тебе на собственной шкуре испытать то же, что чувствую сейчас я – по твоей вине. Желаю тебе родить ребенка и потерять его!»

Я не рассказала об этом отцу, он бы все равно не поверил. Просто стала видеться с родителями как можно реже. И никогда не доверяю им Шарлотту. Моя мать потеряла любимого сына, я понимаю, что у нее ничего не осталось, жизнь стала пустой, и все равно ее ненавижу. Шарлотта думает, что я была единственным ребенком в семье. Я слишком опекаю дочку, но от одной только мысли о том, что с ней может что-то случиться, на меня такой ужас нападает… Когда я узнала, что Помм повезла ее куда-то на велосипеде, я чуть девчонку не убила. А следующей ночью, уже в отеле, мне приснился кошмарный сон. Как будто я веду грузовик и вдруг вижу, что прямо ко мне под колеса на красном велосипеде мчится Танги, но даже не пытаюсь свернуть в сторону. Танги хохочет и падает вместе с велосипедом, красным, как кровь. И тут из сада выбегают моя мать и Шарлотта, Шарлотта кидается к телу моего братишки, а мать кричит ей вслед: «Ты убила моего сына, я запретила тебе давать ему велик, ты заслужила смерть!» – догоняет мою девочку и душит ее. Мстит. А я сижу в кабине грузовика, вцепившись в баранку, и не могу пошевелиться. Окаменела. Этот сон меня преследовал, пока мы не сели в морское такси. Я больше ни минуты не могла оставаться на острове.

– Вам нехорошо? Вы так побледнели. – Он протягивает мне начатую плитку шоколада: – Съешьте, вам полегчает. У вас гипогликемия.

Мой клошар цитирует Виктора Гюго и разбирается в медицине. Отламываю четыре дольки и съедаю, мне действительно становится легче. Бродяга встает, ему тоже лучше, он больше не шатается.

– Пойду, пожалуй. Спасибо вам.

На самом деле это я должна его благодарить. Он побыл со мной, я смогла ему исповедаться, потому что мы больше никогда не встретимся. На несколько минут он помог мне забыть о дамокловом мече, который висит над нашими головами, о моем вечном страхе, что Шарлотта не переживет возраста Танги. Ему было десять. Когда я познакомилась с Сирианом, я не скрыла от него, что мать предсказала моим детям ужасную судьбу, но он только посмеялся, он не верит в дурные предсказания.

– До свидания, собака, – говорит мой гость, погладив Опля по голове, он не злопамятный, этот человек. А мне надо будет сводить щенка к собачьему психологу.

– Меня зовут Альбена, – говорю ему, прежде чем запереть калитку.

– А меня Давид Андерсон, – отвечает он.

И растворяется в ночной тьме.

12 декабря

Жо – Париж

Если кто и умеет меня удивить, так это мой лучший друг. Который уже раз до крайности удивил…

– Ну ты даешь! Давид Андерсон! Где ты выкопал это имечко?

– Если бы у меня был сын, я бы назвал его Давидом. И я обожаю «Русалочку» Ганса Христиана Андерсена. Знаешь, как я запаниковал, когда твоя невестка спросила, как меня зовут? И так ведь чуть себя не выдал, назвав свой мнимый приступ ангором. Нет, шпион из меня получился бы никудышный.

– Зато актером ты был бы гениальным!

– Предпочитаю неврологию, – говорит именитый профессор Тьерри Серфати, приканчивая пирог с сыром, который в «Мини-Пале» подают к аперитиву. – Ты свой не будешь или как?

– Бери его себе.

Жизнь – штука несправедливая. Он ест вволю и остается тощим, а я должен во всем себя ограничивать, иначе превращусь в жирного пузана.

– Она считает, что ты «хороший, только невыносимый», – добавляет мой друг, изучая меню. – Ты знал про ее братишку? Возьму-ка я суп-пюре из китайской каштановой тыквы, взбитой с белыми грибами и орехами…

– Братишку? Впервые слышу. А я закажу воздушный омлет из куриных яиц с икрой морского ежа.

Срабатывает рефлекс, все еще срабатывает: я ищу в меню, что бы ты выбрала. Карпаччо из морских гребешков с устрицами? Я и сплю до сих пор только на своей стороне кровати. И оставляю для тебя зубную пасту открытой…

– Я заработал матросские штаны и стеганую охотничью куртку, но уж точно не ожидал, что меня угостят испанским хамоном, – продолжает Тьерри.

– А я бы поклялся, что Дэни тебе посочувствует, а Альбена – наоборот. К твоему сведению, pata negra — лучшая ветчина на свете!

– Поверю тебе на слово.

Мы познакомились в Париже на первом году интернатуры. Я приехал из Ренна, он – из Страсбурга, и мы вместе открывали для себя столицу. У него был козырь, какой мне и не снился, – перед его голубыми глазами не могла устоять ни одна девчонка. Мы пахали в одном отделении. Тьерри ел кошерное и соблюдал шаббат, у меня же имелась только одна навязчивая идея: накопить побольше отгулов за дежурства и уехать на Труа. Мы подменяли друг друга; мы друг друга приободряли и поддерживали, если умирал пациент; мы радовались вместе, если удавалось кого-то вытащить с того света.

Держу пари, Лу, ты знала о братишке Альбены. И знала, что добрая фея для нашего сына отнюдь не Дэни. Ну и что мне теперь делать?

– Теперь – обедать. И на время забыть о своей семье, – повелевает мой друг.

И мы обедаем, мы выпиваем и говорим о коллегах. Один из них все бросил и уехал жить в индийский ашрам. Другой умер во время осмотра пациента, со стетоскопом у груди больного. Самый уродливый парень из нашего выпуска настругал уже восемь детей. Самая сексапильная из девчонок ушла в сексологию. Заказываю себе тартар из ананаса, а Тьерри – ромовую бабу.

– С тех пор как ты рассказал мне о братишке Альбены, я вижу ее совершенно по-новому.

– Это тебя с ней сближает, у тебя же своя тяжесть на сердце – болезнь Сары. Но если хочешь грузить себя еще и мировыми проблемами, давай порекомендую тебе хорошего остеопата.

– Я врач, и болезнь дочери для меня незаживающая рана. Выть хочется, как подумаю, что неспособен вылечить Сару!

Помнишь, Лу, лет двадцать назад мы с тобой смотрели «Опус мистера Холланда»? Ричард Дрейфус играл в этом фильме композитора, у которого рождается глухой ребенок. Он живет музыкой, а его единственный сын – глухой. Сара тогда скакала как козочка. Мы вышли из кино и поблагодарили небо за то, что у нас такие крепкие, такие здоровые дети. Недостаточно горячо поблагодарили.

– Что я могу ей сказать, Тьерри, если она пала духом из-за ног, которые дрожат и ее не держат?

– Что ты ее любишь.