Книга Страница номер шесть. Член общества, или Голодное время. Грачи улетели - Сергей Носов

Толпа, желавшая развлечений, вновь уплотнилась, подаваясь поближе к незаконной колонне. «Ле-нин-грдад! Ле-нин-град!» – те проходили по правой стороне площади, вдоль фасада, обращенного к Адмиралтейству, мимо бронзовой мемориальной доски, заключенной в изящную литую раму: «В ночь с 25 на 26 октября...» – «Ле-нин-град! Ле-нин-град!» – и, совершив свой победоносный проход в стороне от собчаковской трибуны, не останавливаясь, поворотили на бывшую Халтурина, стало быть, теперь опять Миллионную, увлекая за собой (в чем гениальность расчета!) не столько сочувствующих, сколько ищущих развлечений. Или просто поддавшихся известному инстинкту. Таких как я: мне задали импульс.

Мне задали импульс, и через несколько минут я очутился около Марсова поля. Не дожидаясь трамвая, побрел в сторону Сенной – к дому. Какие-то люди тусовались на ступеньках Инженерного замка, стоял рядом автобус телевещательного ведомства. Я вспомнил, что тут был обещан живой Петр I в камзоле, он всех самолично сегодня поздравит.

Из булочной на Садовой высовывалась огромная хлебная очередь. Прыгал, крича, сумасшедший карлик напротив Гостиного и бил по струнам гитары ладонью. К нему привыкли. Собирали подписи. Продавали дешевые гороскопы.

Зачем-то я повернул на Невский. Какая-то все-таки сила меня все время тянула к Дворцовой.

Теперь я оказался в потоке желавших послушать концерт.

Погода портилась, моросило.

Прокламации за 30 копеек я не купил, хотя и просили. Не понимаю, почему прокламации надо обязательно продавать? Тут, за аркой, стояли троцкисты. Узок был круг этих революционеров – человек пять, зато за их спинами – Маркс, Ленин, Троцкий и Че Гевара, правда, разноформатные и черно-белые.

Рядом топтались анархисты под угольным знаменем, они тоже держали что-то печатное. Один в черной папахе в порядке дискуссии наскакивал на пенсионера: «Имейте в виду, я профессиональный историк!»

Поклокатывало небольшое собрание у Александрийской колонны. Те, кто сегодняшний день считал не праздником, но днем скорби, говорили о преступлениях большевиков. Но вот грянула музыка, начинался концерт. Публика, предпочитавшая развлечение трауру, переместилась поближе к Пьехе и Кобзону – напротив Зимнего дворца десятками прожекторов освещалась эстрада.

Я уходил, когда выступали куплетисты. Пели об актуальном, приплясывая. Один начинал, другой подхватывал. Вроде: «Не хватило курочек...» – «Но нашел окурочек...»

Еще посмотрел наверх, задрав голову.

Ангелу в лицо светил прожектор.

Стемнело.

В троллейбусе играли в молчанку.

Шарахнула шутиха во дворе. Дворничиха ответила на запуск бранью, но столь нечленораздельной, что можно было принять за приветствие. Я поднялся по лестнице и обнаружил в дверях записку.

«Дорогой друг! Где вы? Надеемся, вы не забыли о нашем скромном торжестве. Ждем с нетерпением. Ваши друзья».

Засунул в карман, скомкав.

– А я думала, ты уже там...

Обернулся.

– Три часа на подоконнике...

Она отделилась от подоконника, от батареи, спускалась ко мне – легкий плащ и сумка на плече, и чемодан стоит на ступеньке.

– Юлия? Ты откуда?

– С Мальты.

– С чего?

– С острова Мальта – «с чего»! Остров Мальта в Средиземном море, не знаешь?

Увидел бирку «Аэрофлота».

– Ты там... что делала?

– Это ты что тут делаешь?.. Ты!.. Ты зачем ей билет отдал? Я тур в лотерею выиграла! И ты выиграл!.. Оба – по туру!.. У тебя что – нет головы?

«Спокойно!» – мелькнуло у меня в голове, словно в доказательство ее наличия.

Голос Юлии был с хрипотцой, простуженный.

– Меня до семнадцатого не ждут... Я досрочно... И руки холодные, ледяные. А сама – сама загорелая. А сам... а сам – головой, головой: сегодня-то будет какое?.. Седьмое!

– Ну ты откроешь когда-нибудь или нет?.. Отпусти... Ведь правда замерзла...

Пока, торопясь, открывал французским ключом, снизу соседка тоже открыла. Вышла под нами на лестницу выбросить мусор в бачок и громко сказала кому-то – да был ли там кто? – кому-то несуществующему последнюю новость:

– Ульяновск-то переименоваться хочет!.. В Ленинград-на-Волге, блин горелый!

И дверью хлопнула.

Глава восьмая

ВДВОЕМ И С ДРУГИМИ

1

Ленинградский комар-мутант, прозванный в народе подвальным, потому что лишь там, в ленинградских вечно залитых водой подвалах, могло уродиться такое чудовище, – этот ночной террорист, обитатель теперь уже всех этажей, от нижнего и до мансарды, хитрый, осторожный, коварный, с каким-то диковинным кишечником, или что там внутри у него? – длинноносый, ненасытный – мелкий, зараза, но злой, – он пил ее кровь, негодяй.

Сумрак лиловый наполнял комнату, тускло светилось окно. Уже давно отгрохотал во дворе мусорщик помойными баками. Трамвай скрежетал, огибая Сенную.

Я проснулся от холода, она стянула с меня плед во сне, но не накрылась им, а сбила в комок, плед был зажат у нее между коленей. Она спала ко мне спиной – на боку, съежившись; зацепила край пледа правой рукой и подтянула к самому подбородку. Эта правая – была теперь нижняя. Другая же – левая, в данном случае верхняя – та, согнутая в локте, лежала на ее лице, словно защищала глаза от яркого света. Яркого света не было и не предвиделось.

Я не мог понять, дышит ли она. Понимал, что дышит, потому что нельзя ведь совсем не дышать, но она дышала так неприметно, что я, склонясь над ней, сам невольно затаил дыхание.

Снится ли тебе что-нибудь, красавица, в столь замысловатой позе? И не чувствуешь ли ты, как я тебя рассматриваю?

Шевельнулась.

Холодно, да?

Я подумал: мурашки, – но они были крупные, слишком крупные для мурашек, и я увидел, что прихотливый узор на лопатках – никакие там не мурашки, а след недавней борьбы все с тем же узорчатым пледом.

У нее почти не было родинок на теле. Были, но редкие. Рука, откинутая на лицо, весело и бесстыдно открывала подмышечные просторы, там-то и красовалось на склоне выбритой ложбинки сразу созвездие из четырех родинок... Трех! Одна была – вот я и застукал его! – мимикрирующий комар, сволочь какая... Он уже давно вонзил сладострастный нос по самое основание, он осваивал территорию, мною еще не открытую (ну а ты, ты-то неужели не чувствуешь, с нежной кожей своей?..), тулово его потемнело, набухло и едва заметно подергивалось. Наслаждаясь, он потерял бдительность.

Я боялся разбудить ее грубым прикосновением пальцев, а потому медленно поднес к негодяю руку и аккуратно взял его сверху двумя – большим и указательным. Даже не дернулся, даже не попытался вытащить нос. Капелька крови, упав, покатилась по коже – и, не достигнув груди, быстро иссякла.