Книга Плавучая опера - Джон Барт

- Кого хоронят? - спрашиваю.

- Вроде Клэренса Уэмплера жена померла, а, Осборн? - осведомился сидевший ближе всех от меня и проводил караван взглядом.

- Она, точно. К вечеру в понедельник долго жить приказала.

- Это которые Уэмплеры, с Генри-стрит, один, а раньше на Голден-хилле жили, они, что ли? - спрашивает третий.

- Нет, там Льюиса Уэмплера супруга жила, - уточнил капитан Осборн. - Дженни Фэруэлл, вот как ее имя, старенькая такая была.

- Старенькая? - переспросил первый. - Значит, старенькая Дженни?

- Точно, - говорит капитан Осборн и ногу вытягивает, приятно ему. - С норовом была женщина.

- Старенькая Дженни! - первый просто в восторге.

- Да, а то Клэренса Уэмплера жена, - растолковывает капитан Осборн. - На Росс-стрит жила, у самой реки.

- А, знаю, - говорит первый. - Она вроде из Кэплонов родом?

- Сейчас, дай-ка вспомнить. - И капитан Осборн задумывается. - Ну да, из Кэплонов, старшая ихняя дочка, значит, Луиза Мэй ее звали.

- Луиза Мэй Кэплон. Ха, да она вроде не такая и старая была, правда?

- Луиза Мэй Кэплон, - подтвердил капитан Осборн. - Дочка капитана Билла Кэплона, старшая дочка, на Голден-хилле у них дом. Лет двадцать ей, должно, было, как с Клэренсом Уэмплером поженились. В тот год, помню, шхуну Кэплона льдами затерло, я-то сам тогда первую навигацию на своей шхуне сделал, на "Джун Филлипс", у старика Джорджа Филлипса ее купил, в рыбачьем затоне. Стало быть, в восемьдесят пятом году это было, если не спутал.

- Это какая шхуна Кэплона? - осведомляется третий, который все больше помалкивал. - "Сэмюел трейс", что ли?

- Да нет, на "Сэмюеле трейсе" раньше он плавал, - втолковывает капитан Осборн. - Сгорел он вроде, "Сэмюел трейс" этот, в Балтиморе сгорел, в сухих доках. А льдами-то новую его шхуну затерло, как ее? "Лавери Кэплон" вроде. В честь жены назвал. Ну, только-только на воду он ее спустил, вся оснащена была, гвоздик к гвоздику, и обшита внахлестку, да тут залив-то ни с того ни с сего льдом забило, не повезло Кэмплону, вмерзла у него шхуна-то и переломалась вся. Тогда ледоколов не было еще.

- Не было конечно, - соглашаются остальные.

- Я в ту зиму сам чуть без "Джун Филлипс" не остался, у острова Шарпа это было. Гляжу, вода, черт бы ее, прямо на глазах мерзнет, ветер как саданет - она и становится, хоть коньки надевай. Потом сбавит малость, ну мы вперед поползем, только не очень-то двигаемся. Слава Тебе Господи, у меня цепи жутко тяжелые были - якоря хорошо держали, я и говорю Уолтеру Джонсу, давай, говорю, цепью, цепью работай, скалывай, а шут его раз берет, как у/к мы там управились, обледенело все чертовой матери, того гляди вниз утянет. Ладно, слава Богу, ветер был подходящий, куда надо нас толкал, а то бы никакие цепи с таким льдом не управились, и якорей в мире нет, чтобы удержали, точно говорю.

- Да, - качает головой первый. - Нынче льдов таких не бывает, куда!

- Капитан Джеми Снайдер - помните старика Джеми? - ну вот, поглядел он, как Уолтер Джонс цепью-то здоровенной по наростам колотит, когда еще "Джун Филлипс" в гавани стояла, поглядел и говорит: Осборн, тебе шесть штук черномазых на борт надо взять, говорит, а то худо будет, дифферент как установишь? Правильно, сэр, говорю, только вот оно дело-то какое, капитан Джеми, нынче лед уж больно сильный, говорю, так я уж, ладно, шесть черномазых в команду наберу, все лучше, чем в море за борт прыгать да на своих до дому добираться.

- Здорово сказал!

- Да, сэр, выложил ему что надо!

- Ну, сказал и сказал, чего тут раздумывать, - продолжает капитан Осборн. - А лед совсем нас давить начал, еле доползли мы на "Джун Филлипс" с острова Шарпа, ночью пришли, не видать ни черта, - корму устрицами для тяжести завалили, цепь молотит, крошит лед, что голодная свинья початок кукурузный. А на другой день встречаю капитана Джеми, стоит смотрит, как льдом краску с бортов содрало до самой ватерлинии и цепи вмерзли - не отдерешь, да, посмотрел-посмотрел, только головой качает. А как заметил меня, говорит, Осборн, зря я, мол, тогда над тобой шутки шутил, ты умный оказался, умнее меня. Как это? - говорю. Да так, говорит, ты разве не знаешь, я же вчера "Джона Гора" во льду бросил, примерз, говорит, как моллюск приклеивается, прямо за Хорновской косой встал - и ни с места. Что сделаешь, прыгать пришлось да до фермы Сима Рипли по льдинам добираться за лошадью, все как ты мне напророчил. Хреновые дела, Осборн, так-то, говорит. И смеется - а, ладно, пошли по стаканчику возьмем, я ставлю. Славный он был, капитан Джеми, уж это точно.

- Да, старый капитан Джеми - он что надо был.

- Еще бы! Сейчас где такие?

Бедная Луиза Мэй Кэплон Уэмплер! - устричный хор, как видно, воспоет тебе хвалу в другой раз.

Я поднялся, чтобы уйти, но тут те две собаки, которые оказали честь покойной миссис Уэмплер, приковыляли к скамейке для фланеров. Дог прямиком двинул к капитану Осборну в надежде, что тот ему почешет за ушами. Сеттер, у которого уши обвисли, а язык все так же болтался, следовал за дамой след в след, пыхтя, и вновь попробовал утолить страсть, на этот раз зайдя сбоку.

- Пошел вон! - зашипел кто-то из стариков. - Так не делают.

- Хм, - промямлил другой. - Нет, ты посмотри! Что тебе маяк на Седер-пойнт - то высунет, то не видно. Вали отсюда!

- Брось, чего привязался, - попенял ему капитан Осборн, усмехаясь. - Подрастет скоро, научится, если машиной не сшибут. Как хочет, так пусть и дерет.

- Ой, ну балда!

- Дает, во так дает! Ха! Двигай, ну! Капитан Осборн даже немножко помог сеттеру, пододвинул ногой куда надо и придержал, чтобы его старания были вознаграждены. Сеттер, пристроившись, вовсю принялся за работу; капитан ласково трепал даму за уши, устрицы посмеивались.

Я посмеивался вместе с ними и охотно понаблюдал бы еще, но было уже почти четверть двенадцатого. Всю дорогу по Поплар-стрит к приемной Марвина Роуза я тихо улыбался, стоило вспомнить собачий коитус и происходившее у меня в спальне на день рождения, когда мне стукнуло семнадцать. А за моей спиной устрицы деловито переваривали Кембридж:

- Ничего себе!

- Вот это да!

- Ох ты, чтоб его!

XIII. ЗЕРКАЛО, В КОЕМ ЖИЗНЬ

Мать умерла, когда мне было семь лет, и поэтому я оказался предоставлен бессистемным заботам отца, а также сменявших друг друга горничных и экономок. Отец вечно беспокоился о моем благополучии и правильном воспитании, только выходило так, что много внимания уделять мне он не мог или не хотел. Что до горничных с экономками, одним я нравился, другим не очень, но у всех были свои заботы, а у отца массу времени отнимала служба, так что по большей части я рос совсем один.

При всем том почти никогда я не походил на плохих мальчишек. Держался тихо, но был общителен, чувств своих не выдавал, однако ни от кого и не прятался, энергии, когда требовалось, проявлял сколько надо, хотя редко случалось чем-нибудь загораться. Не скажу, чтобы мне многое запрещали, нужды не было. От природы я всегда был склонен соблюдать принятые правила - таким и остался, - так что в своих желаниях нечасто переступал границы дозволенного. И поскольку волноваться по моему поводу отцу почти не приходилось, он не очень-то интересовался, что у меня да как.