Книга Дочь циркача - Юстейн Гордер

Время эпиграмм прошло. В Бергене при раскопках на ганзейской набережной нашли палочку с такой надписью, сделанной рунами: Ингебъёрг любила меня, когда я был в Ставангере. Спустя восемь или десять столетий эта надпись должна произвести впечатление на писателя, а также и на читателя. Нынче этот лаконичный писатель эксплуатировал бы память о прошлом, сочинив роман на четыреста страниц о своем несчастном любовном свидании с Ингебьёрг. Или насиловал бы слух современников навязчивым хитом вроде: Все видели только Ингебъёрг, только Ингебъёрг, только Ингебъёрг… Парадокс заключается в том, что если бы за все эти восемь веков было написано столько же романов, сколько в семидесятые годы, никто из нас не смог бы проникнуть сквозь толщу этой письменной традиции к той простой, но забавной истории об Ингебьёрг: Ингебъёрг-любила-меня-когда-я-был-в-Ставангере. Эта любовная драма пробирает до костей, но и дает повод для ассоциаций. Кое-что читатель должен домыслить сам. Его творческой мысли дана пища. Автор не замахивается на четыре сотни страниц.

Писать книги стало слишком легко, и компьютеры отнюдь не затруднили этот процесс. Авторы, писавшие по старинке, от руки, или стучавшие на пишущей машинке, считали, что книги, созданные на компьютере, — примитивная литература второго сорта, уж слишком легок процесс их написания. Машина стала угрозой искусству письма, в ней таится злой демон, называемый «электронной обработкой текста». Он сродни дьявольскому духу, который появился еще в эпоху Ренессанса, когда считалось, что культуре письма угрожает печатный станок. Печатные книги читало все больше и больше людей, и на это нельзя было закрывать глаза. Но долгое время печатную книгу не признавали настоящей, считая ее суррогатом.

Конечно, некоторые писатели не сумели использовать материал, который я им продал. И это значительно затрудняло мою работу. Им нужно было кого-то винить в своих неудачах, и они наконец нашли козла отпущения.

Не только дебютанты исходили желчью, если у них не получались книги по моим сюжетам. Особенно злились те, кто раньше печатался без моей помощи. Многие произведения не принимали издательства, а на них я поначалу не имел никакого влияния. Процент возврата был довольно высок, однако многие проекты срывались, еще не дойдя до издательства. Некоторые клиенты даже приходили ко мне, чтобы аннулировать нашу сделку. Это было не только ребячество, это просто противоречило нашим устным договоренностям, но мне ничем не грозило. Конечно, я терял часть заработка, потому что не мог снова продать возвращенные мне записи кому-нибудь другому, но выбора у меня не было. Разумеется, мои клиенты получали назад свои деньги. Мое материальное положение было уже достаточно прочным, и я должен был мыслить стратегически. Должен был заботиться о репутации своего предприятия.

В интересах дела я не позволял клиентам копаться в моем товаре, прежде чем они его купят. Я не мог ставить условием, что возврат возможен только в течение десяти дней. Если я позволял клиенту прочитать первую страницу сюжета, переговоры должны были закончиться покупкой, или мне пришлось бы уже навсегда изъять сюжет из продажи. И тут снова было полезно ходить кругом да около, мне это особенно нравилось. Я в совершенстве довел искусство так спрашивать девушку, согласится ли она переспать со мной, чтобы она не была уверена, о том ли я ее спрашиваю, но все-таки заверяла меня, что заглянет вечером и скажет «да», в противном случае я сам прерывал этот предварительный этап переговоров.

Только закрепив свои позиции за границей, я мог позволить себе продать немецкому или французскому писателю сюжет, который много лет назад безуспешно предлагал норвежскому. Из-за этого вспыхнуло несколько мелких пожаров, которые мне пришлось тушить, но на это я был мастер. Тушить пожар — это все равно что утешать кого-то.

* * *

В начале восьмидесятых годов я понял, что нельзя ограничиваться одноразовым гонораром за сюжет, из которого теоретически мог выйти бестселлер. Это был важный момент в моей деятельности. Я стал претендовать на часть роялти, например, после того, как будет продано пять или десять тысяч экземпляров книги. Я брал от десяти до тридцати процентов с роялти писателя, учитывая, насколько разработан сюжет и насколько велика вероятность того, что после обработки он станет бестселлером. Этот поворот обещал мне значительный материальный прогресс, он должен был сделать меня богатым человеком. Но оказался небезопасным.

Когда я договаривался о роялти, у меня в кармане всегда лежал диктофон. Мне казалось, что так будет надежнее. Устный договор, безусловно, обязывает точно так же, как письменный, но нерушимость устных договоров требует, чтобы у обеих сторон была хорошая память. В этом отношении диктофон незаменим, и бывали случаи, когда мне приходилось напомнить о нем своему клиенту. Несколько раз я даже вынужден был убеждать клиентов, что мне причитается определенная сумма, показав им, что уже многие годы мой телефонный аппарат соединен с магнитофоном. У меня во всем был порядок, кое-кто, пожалуй, назвал бы меня педантом.

Как-то ко мне пришел один из озлобленных, назовем его Робертом. Он был на десять лет старше меня, наполовину фламандец, и до сих пор жизнь его не баловала. И с творчеством не ладилось, и сын страдал от последствий небольшой мозговой травмы. Отношения его с сожительницей Венке тоже нельзя было назвать простыми: Венке вступила в связь с другим писателем. Венке и Роберт продолжали жить вместе из-за больного сына, но их сожительство напоминало картинку в старинном стереоскопе: мужа нет, когда приходит жена, и жены нет, когда приходит муж. Не знаю, как Роберту, а мне было известно о связи Венке с Юханнесом. В нашей среде ничего не скроешь.

Роберт был одним из тех моих подопечных, которые ждали, что я возьму на себя ответственность за все стороны их жизни. К тому же он связывал свое значение с литературными заслугами. За несколько месяцев до этого мы с ним сидели в «Казино», и почти весь вечер он плакался, что его отношения с Венке, как зеркало, отражают литературные победы и поражения. Если его книга имела успех, все было хорошо и в семейной жизни, но коль скоро она встречала плохой прием у критики, Венке сейчас же отлучала его от супружеских радостей. Я утешил беднягу тем, что это трудности Венке, а не его.

Мне не понравилось, что он пришел без звонка, хотя я и просил его этого не делать. Я всегда убирал свои папки и бумаги, прежде чем позволить кому-либо перешагнуть мой порог, у меня бывал иногда страшный беспорядок. Но Роберт был вне себя от возбуждения, и потому я впустил его в квартиру.

— Что случилось, Роберт? — спросил я у него еще в передней. — У тебя опять застопорилось?

Он сразу перешел к делу.

— Я подозреваю, что ты помогаешь не только мне, — выпалил он.

У меня не было оснований отпираться.

— О'кей, — сказал я, — предположим, ко мне приходят многие. И что с того? Или ты недоволен тем, что получал от меня?

Я вспомнил притчу Иисуса о работниках в винограднике. Роберт был одним из первых, кому я в свое время протянул руку помощи, и мы с ним заключили долгосрочный договор. Его не касалось, как я договаривался с другими работниками в винограднике.