Книга Принц воров - Валерий Горшков

Опять сборы?

— Сейчас я уйду, пан Домбровский, и вернусь к пяти часам утра, — глухо сообщил, не глядя на собеседника, Червонец. — С тобой останется Крюк. Я мог бы, конечно, не будить тебя. Тем более что почему-то уверен в твоем благоразумии. Есть у меня на то основания — верить тому, что ты будешь вести себя, не разочаровывая меня. Он наконец-то разобрался с оружием и прошел в комнату. — Но, поскольку я точно знаю, чья кровь течет в тебе, я решил поговорить с тобой.

— Я не должен губить дело, которое принесет всем, в том числе и мне, пользу, — зевая и выворачивая при этом челюсти так, что они хрустнули, буркнул Корсак. — В противном случае я не увижу своей жены и сына. Я знаю это, Червонец, ты мог мне и не говорить бы. Тем более в пятидесятый раз за эти две недели. Или ты хочешь сообщить мне что-нибудь новое?

Червонец нервно рассмеялся и сел на кровать рядом с Ярославом.

— Ничего нового. Сына на вилы, бабу — на круг. Так и будет, если я приду, а Крюк будет мертв, тебя же здесь не окажется. Так будет, если я вернусь, и вас здесь не окажется обоих. Словом, паныч… оставайся умным человеком. Начато большое дело. Я тебе скажу больше — я очень рассчитываю на тебя. Если бы мы работали вместе, я бы гарантировал тебе переезд не в грязную Речь Посполитую, а в Штаты. И там мы бы работали вместе. И было бы промеж нами полное доверие и понимание! Но ты ведь… откажешься, верно?

— Я откажусь только по одной причине. Нельзя требовать от человека полного доверия и понимания, грозя кинуть его сына на вилы, а жену опозорить. Ты моральный урод, Червонец. Тем не менее я клянусь тебе, что не совершу ничего против твоей воли. У меня минимум шесть свидетелей того, что ты дал слово и до сих пор не сдержал его. Но я забуду об этом, если послезавтра закончится твое мероприятие и ты вернешь мне семью, деньги и паспорта. Границу я перейду сам. Не тебе помогать мне в этом. И ты знаешь, почему я говорю это сейчас свободно, не боясь, что ты посадишь меня на перо, избежав огласки о себе как о человеке, которому нельзя верить?

— Ну-ка? — монолог сына Святого заинтересовал Червонца.

— Потому что ты отпустил на волю шестерых, трое из которых послезавтра не выйдут к назначенному месту. И этих троих, то есть свидетелей того, как ты дал слово, но не сдержал, тебе придется ох как поискать! Если же их слотошит НКВД, то, считай, все пропало. Эти трое окажутся в камерах, а тюремное радио разнесет молву далеко-далече! Вот так, фуфлыжник. Так, кажется, у вас называются типы, давшие слово и не сдержавшие его?

Червонец похлопал Корсака по плечу, причем сделал это размеренно и спокойно.

— У тебя не будет повода так думать, Домбровский. Мое слово можешь положить в сберкассу. Но в одном ты прав. Я разбудил тебя с одной целью — предупредить тебя, чтобы ты не совершал глупостей. А то, что я держу в руках чью-то бабу и ребенка, так это не западло для братвы. Ты забыл, что я держу в заложниках бабу и дитя «красного»! Время нынче особое — военное, строгое. Так что обманулся ты с тюремным радио. Хотя какая-то толика правды в твоих размышлениях есть. Те, кто не вернется да окажется у чекистов, могут от страху наврать чего ни попадя… Что ж, если что — придется объясниться. Не в первый раз, пан, не в первый раз! — И он, похлопав Корсака по плечу, прошел в коридор, бросив Крюку: «Закройся…»

Поморщившись, Ярослав снова улегся на спину. Ничего не менялось…

Два часа назад ему пришла в голову шальная мысль: а если… Света и Леня… не живы?..

Но он отогнал от себя эту ересь сразу, подумав о том, что Червонец достаточно рассудительный человек для того, чтобы совершать безрассудные поступки! Можно себе представить, что случится с ним и начатым им делом, если бывший разведчик Корнеев даже не услышит, а почувствует сердцем сообщение о том, что его семьи больше нет. Нет, Червонец так рисковать не будет. Ему проще отпустить Славу с семьей и забыть о нем навсегда…

Логично все сходится. Логика работает безукоризненно. Корсак прав. Но как можно лежать здесь, если Ленька… Он может болеть… У мерзавцев, что его охраняют, может не оказаться лекарств!.. Слава вспоминал минуты, когда сыну было плохо и он готов был отдать полжизни, лишь бы облегчить страдания дорогого ему человечка. А как искажалось в плаче лицо малыша… Как он кривил губки и сучил ножками…

По телу Корсака прошла судорога.

Света. Эта женщина, привыкшая следить за собой и быть всегда опрятной… Как она там обходится без всего? А как она плакала, когда кричал Ленька… Но тогда рядом был Слава, а сейчас никого нет, кроме уголовных рож, готовых на все…

Он начал с тревогой ощущать, как в душу его закрадывается безрассудное отчаяние.

С того момента, как ушел Червонец, прошло не более минуты. Еще не поздно подняться, задавить Крюка, догнать вожака и затащить в какой-нибудь заброшенный подъезд.

Червонец не был на войне, не воевал, рискуя жизнью. Он никогда не выходил в разведку и не переходил линию фронта. Он просто не понимает, просто не представляет, что делает с захваченным «языком» разведчик, когда хочет получить от него сведения… Червонец, привыкший резать, стрелять и поджигать, даже не догадывается, сколько на теле человека нервных окончаний! И сколько способов заставить каждое из них посылать в мозг команду прекратить упрямиться, когда тебе задают вопрос, на который ты в силах ответить!..

Червонец не знает, с какой болью и треском отдирается ото лба лоскут кожи, шириной в ладонь, когда его подрезают сначала ножом, а после рвут рукой! Он ни разу не находился на грани между сознанием и потерей оного от болевого шока, когда в сустав вставляется шило! А чего стоит вид отрезанного уха или носа — Червонец знает?.. А какого цвета и формы вырываемый из пальца ноготь — он знает?!

Он скажет, сука! Он скажет, где Света и сын! Не такие ломались!!!

Еще не поздно…

Вздрогнув, Слава рывком поднялся.

— Что думаешь делать? — поймав это движение, среагировал лежащий на диване Крюк.

Сколько уйдет на него времени? Пять секунд? Меньше? Один удар ребром ладони по адамову яблоку — и ваших нет. Выбежать на улицу…

Корсак мягко встал и направился к развалившемуся на диване бандиту.

…отследить Червонца — еще минута, от силы две.

А там… Там это уже неважно. Для Славы время будет идти очень быстро, для Червонца — невыносимо медленно. Но это уже неважно.

До Крюка оставалось не более трех шагов, когда Слава вынужден был остановиться…

— В июле сорок пятого года Московским уголовным розыском была впервые в истории советской милиции проведена операция по внедрению в крупную банду штатного сотрудника МУРа, — раздалось из темноты, и у Корсака похолодели ладони. — Его фамилия Арапов, он жив и поныне и до сих пор работает в МУРе, в отделе по борьбе с бандитизмом. После его внедрения банда была полностью ликвидирована и предстала перед судом. Проанализировав ход операции, просчитав все ее плюсы и минусы, ошибки и удачи, руководством НКВД было принято решение о внедрении в крупные банды, действующие на территории СССР, своих сотрудников. В декабре прошлого года был таковой внедрен и в банду Святого. Легенда сыщику Ленинградского уголовного розыска подбиралась более тщательно и обдуманно, нежели Арапову. Этот сотрудник в августе того же года был помещен в специальный лагерь особого назначения, СЛОН, где для упрочения своего авторитета, да и для того, чтобы его получше запомнили зэки, совершил устранение, а проще говоря, убийство двоих уголовников, отбывавших большие сроки наказания. Еще через месяц ему был организован побег из лагеря, после чего он оказался в Ленинграде, где и познакомился «случайно» с людьми Святого. После ряда проверок он был принят в банду и практически целый год поставлял руководству информацию о перемещении банды, о планируемых операциях и объектах, на которые выходили бандиты.