Книга Главное доказательство - Павел Орлов

Просто я окно перепутал. Чуть левее горит свет на кухне Любови Григорьевны – там занавесочки с петушками, я их хорошо запомнил. Нечто в стиле «а-ля рюсс». Значит, окна квартиры покойного Алексея Викторовича расположены еще правее, а это тогда, получается, апартаменты его соседа – господина Шушкевича.

В мои планы, честно говоря, входило и его навестить – сразу после Любови Григорьевны. Но когда старушенция закрыла за мной дверь, я тут же почувствовал, что она никуда не ушла, а там же затаилась и сейчас внимательно наблюдает в глазок – куда я направлюсь. По большому счету, строить из себя конспиратора было незачем – чего мне скрывать-то? Но это уже в крови, на уровне рефлексов: никто не должен знать, с кем, где и когда ты встречаешься и о чем говоришь. Поэтому я спокойно направился вниз по лестнице, не став дожидаться лифта.

Теперь же ничто не помешает вернуться.

– Очень приятно, молодой человек, проходите!

Юрий Ричардович безропотно поверил моему: «Из милиции, по поводу убийства вашего соседа», и спокойно открыл дверь. Для порядка все же показываю удостоверение – на сей раз настоящее. Но тот на него даже не взглянул, а молча отошел назад, освобождая проход.

Передо мной стоял уже довольно пожилой – под семьдесят, а то и больше – мужчина, рослый, подтянутый и сухощавый, одетый в спортивные брюки и белую футболку с короткими рукавами. В его внешнем облике не было бы ничего необычного, если бы не глаза. Взглянув в них, я сразу вспомнил ироничную улыбку Бердника: «А-а-а, этот… Паганель…»

Действительно, лучшего сравнения было не придумать. Мне почему-то тоже сразу пришел в голову персонаж довоенного еще фильма «Дети капитана Гранта» в исполнении знаменитого Николая Черкасова. Профессор Паганель – чудаковатый ученый, живущий в каком-то своем мире и абсолютно беспомощный в мире реальном. Вот и во взгляде Шушкевича не было того, что отличает нашего человека его поколения. Эдакой неповторимой смеси усталости, мудрости, разочарования и, несмотря ни на что, надежды. Напротив, глаза хозяина квартиры сияли каким-то чуть ли не детским любопытством, и читалась в них какая-то наивность, где-то даже беспомощность. Впечатление это еще больше усиливали толстые стекла старомодных очков в роговой оправе.

Мне снова вспомнился Константин Михайлович: да, трудно представить, чтобы такой мог убить.

Юрий Ричардович любезно приглашает меня в комнату и даже бурно протестует в ответ на мою попытку снять в прихожей ботинки.

– Ради бога, проходите так! У меня, знаете ли, ковра нет, да и тапочек я вам все равно дать не смогу.

Усадив меня возле стоявщего в центре комнаты круглого стола, хозяин тут же предлагает мне чаю, и я с удовольствием соглашаюсь. По всему видно, что Шушкевич – человек общительный и, как большинство одиноких пожилых людей, искренне рад каждому новому собеседнику. А к задушевной беседе обычно ничто так более не располагает, как чашечка вечернего чая.

Юрий Ричардович, явно обрадовавшись моему согласию, тут же удалился на кухню, а я использую возникшую паузу, чтобы немного осмотреться.

Судя по обстановке, владельца апартаментов богатым человеком явно не назовешь. Сегодня, правда, многие любят раритеты и даже специально охотятся за ними по антикварным магазинам, не жалея при этом ни времени, ни денег. У мамы на работе, к примеру, есть один реставратор, который музыку слушает исключительно с шипящих пластинок, которые проигрывает на стареньком «Аккорде», и никакие «HI-Fi» его не прикалывают. Дело вкуса, конечно же. Но вот любителей старинных телевизоров, вроде черно-белого «Рекорда», стоящего на обшарпанной этажерке, я не встречал. Разве что поделку из него какую соорудить, вроде аквариума. Крутить затертую пластинку на старинном патефоне – в этом, возможно, что-то и есть, но в том, чтобы портить и без того не очень здоровые глаза перед едва мерцающим кинескопом, – навряд ли.

Мебель в комнате – под стать телевизору. Тоже, в известном смысле, раритеты. И какие! По делам службы мне приходилось бывать в самых разных домах, но не припомню, чтобы сегодня у кого-нибудь еще оставалась знаменитая никелированная кровать «с шариками». При виде ее мне сразу вспомнились солдатская казарма и прапорщик Трофимчук, показывающий нам – тогда еще «духам» – как правильно заправлять койку. «Полотенце, товарищи солдаты, вешается в промежность между шишечками…» Половина роты не смогла сдержать смеха, за что, естественно, была награждена дополнительными строевыми занятиями после ужина. Те, кто не смеялся, кстати говоря, маршировали вместе с остальными.

Правда, кровать сия – вещь хоть и старая, но вполне добротная, чего не скажешь об остальной мебели. Представляю, какие героические усилия прилагает сейчас поскрипывающий подо мной стул, дабы развалиться. Еще бы! Девяносто два «кэ-гэ» – это вам не шутка.

Я поднимаюсь и, приблизившись вплотную к кровати, начинаю рассматривать развешанные на стене над ней фотографии в деревянных рамках.

В подавляющем своем большинстве это достаточно старые снимки, еще черно-белые, некоторые из которых уже успели повыцвести. Но есть среди них и один довольно новый. Это портрет, сделанный профессионально, в ателье, и он явно выделяется на фоне других карточек, откровенно любительских. Изображен на снимке молодой парень в солдатской форме, причем современного образца. Видимо, службу он закончил не так уж давно.

В этот момент дверь отворяется и в комнату заходит хозяин с чайником в руке.

– Что – увидели кого-то из знакомых, молодой человек?

– Почти, – чуть смущенно улыбаюсь я, указывая на портрет. – Этот парнишка мне поразительно напомнил Сережу Газиева из нашей части. Мы с ним одного призыва были. Поначалу я даже подумал, что это он и есть, – специально подошел рассмотреть. Но Сергей – мой одногодок, да и родом из Барнаула, так что навряд ли.

– Да, это не он. Это мой сын.

– Похож на вас!

– Вы находите? – Шушкевич ставит чайник на стол, подходит к кровати и становится у меня за спиной. – Нет – он, знаете ли, гораздо больше напоминает мать. Мы с Юрой долго не виделись друг с другом, и лишь не так давно я снова его обрел. Такая, знаете ли, романтическая история. С его матерью мы ведь не регистрировались. Ей тогда было чуть за двадцать, а мне – заметно за сорок. Я уже был женат на другой, и у нас уже была дочь. И моя жена про то, что у меня есть сын, так и не узнала. А когда шесть лет тому назад Вероника умерла, а вскоре после этого и наша дочь уехала за границу, я разыскал сына. Юрик записан на фамилию матери, но отчество носит мое. Как и имя. Лена – его мать – вышла замуж, у нее своя жизнь. А с сыном мы теперь встречаемся, хоть и не так часто, как этого бы хотелось. Впрочем, извините! Вы ведь, кажется, по делу пришли, а я вас своими рассказами отвлекаю. Старые люди, знаете ли, сентиментальны. Прошу к столу!

Я не без определенных опасений снова усаживаюсь на многострадальный стул и некоторое время молча наблюдаю, как Шушкевич наскоро сервирует стол, а затем разливает по чашкам кипяток.

– Ну-с, как говорили в старину: чем могу?