Книга Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне - Вера Талис

плане сотрудников в лаборатории не было. Был Дмитрий Дмитриевич Донской, его заместитель. Он, по-моему, потом стал заведовать лабораторией, когда Николай Александрович оттуда ушел. Остальные были в основном как технические работники. Делали съемки, расшифровывали циклограммы – это очень трудоемкое дело. Этим они занимались.

Попова?

Да, Попова была, совершенно верно. Но в основном вокруг были помощники в техническом плане. Не в плане генерации идей. Таких интересных заседаний, как в университете, с анализом всемирной литературы, всего этого не было.

Но вы как-то туда попали?

Меня порекомендовал завкафедрой физиологии Х. С. Коштоянц. Они были с Николаем Александровичем лично знакомы. Тем более что Николай Александрович получил Сталинскую премию и был избран членом-корреспондентом АМН. Кроме того, в это время, и это, может, в какой-то степени извиняет мое малое участие в научной работе, у меня был такой «период ухаживания», я собиралась выходить замуж. А уже году в сорок восьмом – начале сорок девятого началась кампания против космополитизма.

Но она была и в университете?

В университете это не носило таких форм, как в Институте физкультуры, учитывая интеллектуальный и культурный уровень его сотрудников. Было нечто запредельное, во всяком случае для меня. Я помню общеинститутское собрание[72], где выступали все эти деятели физкультуры, которые называли Николая Александровича «безродным космополитом», а он, по своей наивности, когда ему дали слово, сказал: «Почему вы меня называете „безродным космополитом“? Я ведь очень хорошо знаю своего отца и даже дедушку. Мой отец был известный московский врач. Я никак не могу быть безродным космополитом». Еще один упрек, который мне запомнился, носящий совершенно одиозный характер: его упрекали в том, что он – тот самый Бернштейн, который «проводил ревизию» учения Маркса[73]. Если вы помните, был такой немецкий социал-демократ, которого мы все изучали в курсе марксизма-ленинизма. В чем состояли его ревизионистские взгляды, нам не говорили, но ужасно его ругали за его преступления против марксизма-ленинизма. Вот они сказали, что он и есть тот самый Бернштейн. Но потом потребовали выступить сотрудников лаборатории. Все должны были высказаться и бросить в него камень. Я, по молодости лет, и поскольку курс марксизма-ленинизма у меня еще был свеж в голове, просто привела им даты жизни того Бернштейна, который «проводил ревизию Маркса». Чтобы они «могли сопоставить, если они не потеряли знания арифметики средней школы». Я так и сказала. Для меня это кончилось печально, меня исключили из комсомола и отчислили из аспирантуры.

Вы были единственной еврейкой рядом с Николаем Александровичем?

Нет. Там была еще одна аспирантка-еврейка. Понимаете ли, тогда это даже и не носило такого уж четкого антисемитского характера. Это скорее носило характер травли крупного ученого, зависти, полного непонимания. Впечатление, как если где-нибудь врача, который лечил холерных больных во время эпидемии, темные крестьяне обличали в том, что он их заражает. Такого же плана были действия. На этом моя деятельность в Институте физкультуры закончилась. Николай Александрович тоже вынужден был оттуда уйти. Уж я не помню, уволили ли его или он сам подал заявление.

Это был 1949 год?

Да. Так что к научной работе я приступить просто не успела. У Николая Александровича тогда, как у членкора АМН, было право иметь личного старшего лаборанта, лаборанта с высшим образованием. Тогда было такое положение. И на эту ставку он меня взял. Надо было работать. Было послевоенное время – только что отменили карточки. Бедность и нищета были страшные. Не работать было нельзя.

Кто-то еще выступил так же?

Нет. Промолчали или согласились. Я считаю, что мне крупно повезло, поскольку я отделалась только отчислением из аспирантуры и исключением из комсомола. Могло быть значительно хуже. Если бы это было позже, было бы хуже. Но тут обошлось в какой-то степени… Николай Александрович получил должность заведующего лабораторией клинической физиологии в Институте гигиены труда и профзаболеваний и взял меня туда. Это был институт Академии медицинских наук, и поэтому мою ставку перевели в этот институт. Он там проработал очень недолго.

А вас он взял на эту ставку еще в Институте физкультуры?

Да. Он меня взял на такую внеинститутскую плавающую ставку при президиуме. Потом и мою ставку перевели в Институт гигиены труда. Он там получил лабораторию, начали мы там что-то делать, но вскоре Николай Александрович вынужден был оттуда уйти. А поскольку моя ставка была уже в этом институте, то я осталась. Поскольку мы знакомы были с ним домами, я бывала у него дома, он приезжал к нам в Останкино, были в какой-то степени приятельские отношения (дружеские я не могу сказать по отношению к Николаю Александровичу). Николаю Александровичу очень нравилось гулять в огромном парке около Шереметьевского дворца. Хорошо, что сохранились любительские фотографии, которые делал мой муж. В Институте гигиены труда Николай Александрович работал очень недолго, компания все продолжалась и приобретала все более страшный характер. Он оттуда должен был уйти, а я осталась. Еще один раз мы с ним виделись, когда он получил лабораторию, вот я уже не припомню, в каком институте.

Протезирования?

Да, в Институте протезирования. Совершенно верно. Он приехал в Институт гигиены труда, чтобы пригласить меня туда перейти. Но я была уже тогда на четвертом месяце беременности, и я честно ему сказала, что серьезно работать в ближайшие два-три года не смогу, поскольку помогать с ребенком некому. И больше мы не виделись. Хочется еще отметить человеческую отзывчивость Николая Александровича, его умение скромно, деликатно поддержать в трудную минуту. Это случалось по отношению к сотрудникам лаборатории. И мне он очень помог, когда тяжело заболел мой муж (диагноз «септический эндокардит» в то время без антибиотиков был практически смертным приговором). Николай Александрович быстро, благодаря своим медицинским связям, устроил мужа в 1-ю Градскую больницу, звонил заведующему отделением, просил обеспечить внимание и даже сумел достать канадский пенициллин для курса терапии.

В Институте гигиены труда вы работали какое-то время?

Нет, там я разрабатывала какую-то методику регистрации работы большого пальца больных вибрационной болезнью; еще исследовала на изолированном сердце лягушки биологическую активность крови больных с профессиональными заболеваниями. Интересной работы там не было. Ну а вскоре меня и оттуда уволили. Причем беременную на восьмом месяце.

Это противозаконно!

Противозаконно. Поскольку для меня очень важно было сохранить работу хотя бы до родов, я хорошо помню, как я с очень большим уже животом ходила на прием к заведующему отделом кадров Академии медицинских наук и он мне сказал: «Советские законы написаны не для таких, как вы». Но они меня все же постеснялись уволить до родов, а трудовую книжку с