Книга Телониус Белк - Фил Волокитин

Спрятавшись, я протёр смоченной в уксусе салфеткой саксофон целиком и расставил пальцы по всем клапанам. Сейчас это выглядит достаточно странно. Вместо привычных клавиш печатной машинки я ощущаю под пальцами скользкие неуклюжие лепестки. Может с лепестками и лучше, но старт я взять не могу.

Представьте, что я бегун на короткие дистанции. И по случаю мороза с меня содрали бутсы, а после переодели в галоши и валенки и приказали «Беги».

Есть даже какая-то специальная поза, при помощи которой фокусники заставляют замереть любого усомнившегося в их колдовстве. И у меня ощущение, что именно в такой позе я и сижу в тот момент, когда ощущаю ласты под пальцами.

Белк устроился рядом. Он поедает последний кусок замороженного блинного пирога, поливает его острой приправой из мексиканского отдела. Глядит сквозь меня, и вроде бы даже не совсем узнаёт. Вроде как даже торопится куда-то. И я вспоминаю эту еле заметную торопливость.

Так делала мама, когда работала врачом, и ей всегда нужно было куда-то бежать – пока она дома, то скорая всегда ждала её у нашего дома. Но не накормить перед дежурством меня она не могла. Кормила и одновременно боялась, что я расстроюсь, что ей опять уходить. И поэтому делала вид, что ей на работу сегодня не нужно.

Если бы это был не Белк, а мама, то могло бы показаться, что она торопиться. Но я знаю, что торопиться Белку некуда. Я делаю успокаивающий знак рукой, а он смотрит сквозь меня и выплёвывает под ноги застрявший в зубах кусок бутерброда. Тогда я беру дыхание уголками рта и выдыхаю, стараясь не напрягать верхнюю челюсть. Издать звук на саксофоне можно только так. Когда я видел отца в последний раз – не знал даже этого.

«Штиле нахт! Хайлиге…». Неожиданно из под моих губ раздаётся звук океанского буксира, а я дёргаюсь как обезьянка, через которую пропустили ток. Саксофон и вправду хорош. И я прямо почувствовал его пальцами. Но вот мундштук – всё такая же дрянь. Он затыкается прямо на этом последнем «нахте».

Я снимаю старый комплектный мундштук для классической музыки. Показываю его Телониусу Белку. Всё из-за него, мол. Какие последуют консультации, Белк?

Вместо того, чтобы взглянуть на мундштук, Телониус Белк как-то стеснительно отворачивается, сморщивается, а потом и вовсе растворяется. Где? Да хотя бы в этом вот зеркале. Как будто и не было никакой белки в этой квартире.

Странно.

Похоже, что действительно никакой Белки на кухне нет.

А была ли она вообще? Не могу отделаться от ощущения старческой забывчивости. Склероз? Альцгеймер? Я сумасшедший? Теперь это мне даже кажется смешным – рыжая финская белка размером с подростковый мопед, да ещё и по-русски говорит без акцента. Бывает такое в Финляндии? Нет. Привиделось? Может быть.

Впрочем, нет, вряд ли…

Спокойно! Давай ещё раз. Что было до того как приехали родители, точнее Ботинок и ладно, чёрт с ней, прибавим сюда ещё эту подозрительную Мопсю из психиатрички?

Я провёл в Тууликаалио месяцев шесть. Съел не меньше десяти забитых доверху тележек из окрестного супермаркета. И в голове всё это время струился какой-то туман – вначале осенний, тоскливый, а потом зимний, переходящий в буран и отвратительное утреннее настроение.

Всё это время я играл здесь на пианино и, за каким-то чёртом не сгибал пальцы. Пианино мне нужно для того, чтобы из букв собирались слова, а из нот – песня. Это редкое нарушение психики – отсутствие навыка следить за обычной гармонией. Некоторые так и не могут научиться читать – буквы видят, а предложения нет. С этим всё ясно. Но, зачем, спрашивается, я пальцы-то не сгибал? Какой-то детский трюк, да? Кто на трещину наступит, тот родную мать погубит. Так что ли? Зачем усложнять процесс? Может быть, чтобы просто побаловаться?

Спокойно! Начнём всё сначала, не торопясь.

Только что здесь сидел Телониус Белк и торопливо заканчивал завтрак. Он был похож на мою мать. И также, как моя мать, ушёл не прощаясь сквозь зеркало.

Кто он такой, этот Телониус Белк.?

Телониус Белк – это моя ручная финская белка. Точнее друг.

Белка? Ручная? Какая глупость. Было ли такое вообще?

Может и не было. Да и теперь его нет. Но на столе осталась записка. «Пожалуйста, не трогайте запасы морошкового кофе!»

Я аккуратно складываю эту бумажку пополам и иду заваривать самый обычный, неморошковый чёрный чай для некстати приехавшего Ботинка…

…Снежок расплющивается о стекло, а я жалею, что так и не сделал себе из лишней простыни хоть какие-то занавески.

Белк недоумённо смотрит на этот снежок. Где же лесные мышки?

Я распахиваю окно настежь и вижу картину, которую словно голландский средневековый художник нарисовал. Перед моим окном швыряет снежки и дразнится девичий цветник. А впереди всех – девчонка из нашей парадной. Шуба её распахнута. Под шубой – платье в мелкий горох и мелкие небрежные, небесного цвета татуировки. На заднем плане старухи играют в финский бейсбол. Говорят, это такая штука – похлеще бейсбола американского. Снежок плюхается мне в лоб, и когда я наклоняюсь чтобы выбить его обратно, тут же попадает другой – прямо за шиворот. Девчонки хохочут.

Я забываю, что костюм принцессы всё ещё на мне. А они, не сговариваясь, заводят какую-то песню. Белк выбивает хвостом азбуку морзе. Прямо по подоконнику. Раз-два-три-четыре. Раз-два-три-четыре-долгая пауза…РАЗ.

Этот последний, не подразумеваемый никакими гармониями «РАЗ» действует на меня не хуже снежка попавшего за шиворот. Белк – молодец. Мастер непредсказуемой паузы.

Я перелезаю через окно и сижу себе болтая ногами. Начинаю потихоньку со всеми смеяться. Потом мне приходит в голову мысль, что Джек Дэниелс бы тут не помешал. Так и есть. Показываю Джек Дэниелс. Девушки делают рот буквой «О», кричат и воодушевлённо хихикают. Наконец, Шуба кричит «Ооо» мне в лицо. Не успев сообразить, что делаю, а принимаю из рук Белка снежок и со всего размаха забиваю ей её «Ооо» прямо в глотку. Она падает и после небольшого молчания со смехом убегает.

Глава вторая

За чаем, я то и дело мну в руках записку про морошковый кофе

– Так вот, – объясняет Ботинок, разделяя слова на слоги, так, чтобы понимал его только я, – Инструмент у тебя может и так себе. Но отрегулирован он на ура. А старый, неотрегулированный – тебе, пожалуй, не нужен.

Киваю. Со стороны, может казаться, что до меня не дошло, и я киваю на всякий случай. Но это не так. По крайней мере, я твёрдо знаю одно. Инструменты Козла должны остаться в прошлом.

– Осталось купить мундштук. – добавляет Ботинок – Можем сделать это прямо в Хельсинки завтра. Только придётся тебе выбирать самому. В тростевых я, как свинья в апельсинах. Догадываюсь, что он тебе нужен как палочка, а понять не могу. Сам все посмотрешь и выберешь.

Мне тут же представляются миллионы саксофонных мундштуков, вставших передо мной как полки черной эбонитовой армии. Без погон и без прочих знаков отличия. Делаю попытку найти среди них самого главного генерала и тут же проваливаюсь в чёрную, эбонитовую пустоту. А потом вдруг взлетаю и забываю обо всём. Больше всего на свете я боюсь ощущения полёта, выбивающего тебя из колеи перед возможностью сделать правильный выбор. Как только появляется намёк на чувство, что, дескать, не можешь выбрать что-то одно, сразу же принимаешься летать туда-сюда как бумажка на ветру. И летаешь до тех пор, пока не провалишься в обморок.