Книга Большевики в Азербайджане (конец апреля – начало июня 1920 года) - Всеволод Игоревич Веселов

Шуша. При этом всем коммунистам гарантировалась бы полная безопасность. Багиров ответил ему, что Карабахский отряд должен сохранить верность бакинскому Времревкому. Зейналов подтвердил, что останется исполнять должность командующего вверенными ему подразделениями. Тогда же Нури паша якобы прислал Багирову письмо с выражением «солидарности Советской власти»[557].

После разговора с Багировым Зейналов уехал в Шушу. Туда же прибыл Нури-паша. А вскоре, 5 мая, Багиров узнал, что Зейналов с Нури-пашой и «каким-то доктором» объявили диктатуру и арестовали коммунистов и сочувствующих. Самому Багирову удалось скрыться и добраться до Барды[558].

Вскоре, 9 мая, из Нухи пришли сведения, что в Закаталах также арестован местный ревком. Аскеры бывшего Закатальского полка перешли на сторону восставших. Была занята крепость и телеграфная контора[559].

Повсеместное восстановление власти большевиков

Начало восстания в Гяндже с первых дней оказало влияние на жизнь Баку и Апшеронского полуострова. Вечером 26 мая на бакинском променаде была проведена облава. Всех, у кого не оказалось документов, задержали до выяснения личности[560].

Однако маховик арестов «врагов революции» раскручивался сравнительно медленно. Первой жертвой пал бывший генерал-губернатор Баку Тлехас, приговоренный на публичном демонстративном процессе по делу об убийстве коммуниста Али Байрамова к расстрелу[561].

Вскоре, 3 мая, был обнародован арест и передача дел в трибунал бывших гянджинского и карабахского губернаторов Х. Рафибекова и Х. Султанова, бывшего министра народного просвещения Капланова[562]. На соседней странице газеты, где была помещена заметка об этом, будто в качестве оправдания находился материал об антисоветских действиях бывшего губернатора в Шуше[563].

Рядом с вышеупомянутыми публикациями размещалось еще две. Одна – о назначении председателем чрезвычайной следственной комиссии Эюба Ханбудагова. С. Панкратов оставался его заместителем. Другая – о переполненности Баиловской тюрьмы[564].

На следующий день на первой полосе «Коммуниста» вышла статья об особой роли Чрезвычайной комиссии в борьбе с «врагами революции»[565].

Тем не менее многие представители высшего командования бывшей азербайджанской армии не только продолжали в те дни оставаться на свободе, но и занимали ответственные посты. Бывший министр обороны генерал С. Мехмендаров зарегистрировался в качестве «нетрудового элемента» и заявил, что живет за счет продажи старых вещей и «ищет службы»[566]. Генерал Гайтабаши сохранял пост начальника штаба как минимум до 4 июня, когда созывал всех бывших офицеров царской армии, находившихся в Баку, в Маиловский театр для постановки на учет губвоенкоматом[567]. На состоявшейся 5 июня встрече присутствовало свыше 1000 человек. Большая часть из них уже служили в советских органах власти, в действующей армии или были зачислены в резерв. Но 52 пришедших бывших деникинских и уволенных азербайджанских офицеров были направлены на остров Нарген (Бёюк-Зиря), где располагался фильтрационный лагерь[568]. В те дни там шел ускоренный отбор ранее доставленных туда из Баку бывших белых для срочного пополнения стремительно редевших частей XI армии[569].

Однако вскоре сам Гайтабаши также был отправлен на Нарген. Туда же попало, постепенно, подавляющее большинство высшего командного состава старой азербайджанской армии. Некоторые из них (С. Мехмендаров, А.А. Шихлинский, С. Тонгиев) впоследствии продолжили службу в рядах Красной армии. Но большинство, в том числе Гайтабаши, были там расстреляны[570].

По всей видимости, на интенсивность арестов влияло два фактора:

– ход восстания в провинции, его расширение на все новые районы и присоединение к нему все большего числа представителей старых азербайджанских элит;

– распространение находивших благодатную почву среди самых разных слоев населения слухов о намерении Красной армии покинуть Закавказье.

Различные пересуды о положении в Гянджинской губернии были настолько интенсивны, что 28 мая они оказались на страницах газеты «Коммунист», сообщившей, что несколько сел в равнинном Карабахе захвачено повстанцами[571]. Заметка вызвала гнев Левандовского, связавшегося с Наримановым и потребовавшего, чтобы в азербайджанской прессе публиковались сведения о боевых действиях на основе проверенной информации[572]. О распространении слухов о скором уходе Красной армии упоминал и Орджоникидзе во время доклада Троцкому о положении в Азербайджане[573].

Развеять слухи должны были жесткие меры. В.И. Ленин 2 мая поставил перед представителями российских большевиков в Азербайджане задачу разоружить «буржуазию и крестьянство»[574]. Скрывающие оружие объявлялись «врагами революции». Добровольно сдававшим полагалась компенсация[575].

На Апшеронском полуострове показательной жертвой мер по разоружению населения стало село Маштаги.

На созванном представителями большевиков 4 июня митинге жители пообещали все сдать, но принесли только устаревшие виды оружия и в очень небольшом количестве. Тогда из числа местных влиятельных семей были взяты заложники. После того как эта мера также не привела к сдаче оружия, заложники были расстреляны, а по селу 5 мая открыт артиллерийский огонь шрапнелью. В результате часть маштагинцев сдала оружие и выдала тех, кто его продолжал скрывать[576].

Тем временем разоружение проводилось и в провинции. Кусарский ревком 4 мая произвел экспедицию в аул Кюзун и арестовал более 50 человек[577].

Но наиболее напряжённо дело обстояло в полосе вдоль железной дороги в бывшей Елисаветпольской губернии.

После подавления восстания в мусульманской части Гянджи все имевшиеся в распоряжении комдива Великанова конные части (кавбригада и 18-я Кавдивизия) были направлены в деревню: как мусульманскую, так и армянскую[578].

В самой Гяндже разоружение армян провалилось. Как признавался Великанов: «армянская часть города разоружена, как будто… обыски дали плохие результаты… попрятали неизвестно куда… отобрано за все время 1000 винтовок, не считая окрестных сёл и деревень»[579].

В западной равнинной части бывшей Елисаветпольской губернии разоружение шло спокойно. Местные жители сами ловили и передавали в Особый отдел XI армии пойманных видных участников восстания в Гяндже[580]. Единственно, они опасались нападений армян. В горной части, в районе Кедабека, шли столкновения между «мусульманами» и русскими-молоканами с одной стороны и армянами с другой[581]. При этом командование XI армии получало о тех событиях противоречивую информацию: ходили слухи, будто в горах собрались беки-ханы и планируют новый поход на Гянджу. В результате регулярные части Красной армии отправлять туда опасались[582].

Иначе дело обстояло на равнине к востоку от Гянджи. Комдив 32-й Штейгер докладывал в Баку, что 2 июня дороги между Евлахом, Бардой и Тертером им не контролировались. Связь между подразделениями отсутствовала. Таманская кавбригада была направлена на зачистку от повстанцев дороги Евлах – Барда[583]. Части, находившиеся в Барде, вновь подверглись атаке со стороны отрядов аскеров, по-видимому Шекинского полка, и местных жителей и были выбиты из села. Восстановить положение удалось только к вечеру с