Книга Инквизитор - Себастьян Фитцек

Каспар кивнул. Он начал понимать. Почему он остался таким хладнокровным. Почему смерть Мистера Эда его не задела. Потому что…

– …это не Мистер Эд. Как я уже говорил. Расфельд иногда работал здесь со своими студентами. Это учебный объект. – Бахман бросил кость обратно в ларь и закрыл крышку. – Собака попала под машину, и ветеринар предоставил ее нам.

– Откуда ты все так точно знаешь?

– Убери с глаз свой красный парик и посмотри внимательно, Ясмин. Мистер Эд был метисом, а это лабрадор. То, что так воняет, – формалин. Животное находилось в нем, оно полностью обескровлено, все биологические жидкости вытеснены. Даже умей Инквизитор препарировать животных – он ни за что не уложился бы в такое короткое время.

– Но, но… – залепетала Ясмин. – Но что нам хочет сказать этим Инквизитор?

– Ничего. Разве ты не понимаешь, он хочет нас…

– …Убить, – произнесла Грета из другого конца комнаты, и ее голос был не таким, как обычно, потому что сейчас она шептала.

Все повернулись к ней. Никто не задал вопроса. Это было и не нужно. Открытый девятый холодильник служил доказательством того, чем старая женщина занималась все это время, пока они обсуждали препарирование трупов.

– Это он… То есть это он? – спросила Грета, указывая вниз. Она уже не выглядела такой бесстрашной. На лбу вдруг проступили глубокие морщины, а кожа в этом безжалостном свете приобрела зеленоватый оттенок.

Каспар испугался, что Грету сейчас стошнит. Подойдя к ней, он откорректировал свои опасения. Она, наверное, и продержится, а вот насчет себя он уже не был уверен. Каспар сглотнул, чтобы обрезать путь скудному содержимому своего желудка, которое уже хотело выйти через глотку. Затем еще раз внимательно посмотрел. На голову, которая торчала с самого нижнего поддона.

Да, это был он.

Расфельд и при жизни не был привлекательным мужчиной. Но смерть сделала из него монстра.

02:20

Казалось, что он все еще умирает. Словно только и ждал, что они наконец придут и откроют холодильник, чтобы стать свидетелями его последних секунд. Его голова была запрокинута, как у ребенка, который хочет проследить за самолетом не оборачиваясь.

Расфельд кричал. Не ртом, из которого выглядывал фиолетовый кончик языка. Он кричал широко раскрытыми мертвыми глазами, которые еще никогда так сильно не выступали из глазниц. Он кричал безмолвно, и все равно так громко, что Каспар не слышал возбужденных голосов вокруг себя. Он даже с трудом понимал собственные мысли.

Опухшие щеки, синюшная восковая кожа, темные отпечатки на шее – видимо, Инквизитор убил его сразу. Трупные пятна проступают сначала там, где после смерти быстрее всего собирается кровь. Не на лице, а на спине или ягодицах, то есть на участках тела Расфельда, прикрытых халатом, который тот торопливо накинул, когда услышал шум в палате Брука.

Каспар осторожно закрыл глаза руководителю клиники. Не из уважения, а потому, что инстинктивно хотел проверить первые признаки трупного окоченения.

«Откуда я это знаю? Откуда я знаю, что трупные пятна проступают через тридцать минут, а трупное окоченение происходит только через час-два и начинается с век?»

Он не мог ответить себе на эти вопросы. Лишь одно стало ему ясно в ту самую секунду, когда Ясмин яростно пнула шкафчик с инструментами, а Бахман растерянно схватился за голову. Часть его сознания была рада, почти благодарна за тот ужас, который разыгрывался вокруг. Потому что это его отвлекало. И не давало столкнуться с еще более страшным чудовищем. С самим собой.

«Да, я скоро вернусь, и тогда все будет хорошо, мое сокровище. Все будет, как прежде. Не волнуйся, моя сладкая, хорошо? Я совершил одну ошибку, но я тебя отсюда вытащу, и тогда…»

Его желудок урчал, и он спрашивал себя, была ли это тошнота или, скорее, его настоящее Я, которое с негодованием давало о себе знать.

– Можно мне? – Бахман произнес это так, словно задавал вопрос уже много раз.

Каспар отошел в сторону. Он снова попытался сконцентрироваться на том, что говорили вокруг него. Но ему это не удалось. Он смотрел на труп Расфельда, и его мысли все больше путались.

«Может, я просто вестник? Троянский конь со смертельным грузом внутри туловища, который лишь ждет подходящей возможности, чтобы атаковать?»

Необъяснимая причина амнезии, которая привела его именно к воротам этой заснеженной психиатрической клиники, и тот факт, что лицо Инквизитора уже много раз появлялось в его снах, показались ему вдруг двумя параметрами в уравнении с тремя неизвестными, которое он не может решить, потому что травмированный мозг постоянно отправляет его мысли на запасной путь, который ведет к его дочери.

«Что я сделал?»

– Он задохнулся, – диагностировал Шадек. Каспар услышал его голос словно через толстую стену.

Он кивнул. Санитар был прав. Лицо не могло раздуться от газов, выделяющихся в процессе разложения: для этого Расфельд лежал в слишком прохладном месте. Все свидетельствовало о том, что профессор был без сознания, когда Инквизитор засунул его в герметичный холодильник.

Каспар хотел еще раз проверить трупное окоченение, как раздались хрипы. За ним. Он повернулся, очень медленно, уверенный, что попал в ловушку. Звук напоминал водянистое дыхание того, кто за ними охотился, и шумы, вызванные раной в горле. Но, к облегчению Каспара, это был не Йонатан Брук, подкравшийся к ним сзади, а София, которая приподнялась в своем кресле-каталке.

– О, черт, – простонала Ясмин и сделала шаг назад.

– Что с ней? – спросила Грета, которая одна проявила присутствие духа, подошла к Софии и носовым платком вытерла ей слюну в уголках рта.

– Вероятно, она просто подавилась, – солгал Каспар и намеренно утаил определение в медицинском справочнике, которое по необъяснимым причинам мог процитировать наизусть.

«Предсмертный хрип. Выражение, используемое медицинским персоналом для описания респираторных звуков, которые оповещают начало процесса умирания, когда пациент больше не может управлять своим рефлексом глотания. Они длятся в среднем пятьдесят семь часов и, как правило, неприятны и жутки для других пациентов, поэтому умирающих обычно изолируют в отдельные палаты».

«Я должен быть врачом», – подумал он уже не в первый раз и одновременно удивился, почему эта мысль была ему неприятна до мурашек.

Что в этом такого ужасного?

Это бы объяснило его знания, а также воспоминание о диктофоне, на который он начитывал отчет о пациенте, сидя за своим письменным столом.

Поэтому в его голове мелькали такие слова, как «кататонический ступор», «бодрствующая кома» и «синдром запертого человека», когда он смотрел на Софию.

Но что в этом плохого?

– Я думаю, она хочет нам что-то сказать, – объяснил Каспар, сомневаясь, не заявил ли он это лишь для того, чтобы наконец-то вырваться из своего потока мыслей.