Книга Николай I - Дмитрий Олейников

Павел отводил для родительского «общения» время своего утреннего туалета: бонны вводили детей в императорскую опочивальню в те минуты, когда камер-гусар начинал завивать государю букли. Император в белом шлафроке сидел в простенке между окнами и любовался, как малыши играют на ковре. Через некоторое время громко захлопывалась жестяная крышка пудреницы. Это был сигнал, по которому в комнату входили камердинеры. Детей уводили — Павлу пора было одеваться.

Таким образом, с самого рождения главным детским окружением Николая были не венценосные родители, а штат прислуги: английская бонна, кормилица-крестьянка, два камердинера, две дамы для ночного дежурства (они посменно бдели всю ночь у детской кроватки), два камер-лакея, четыре няньки-горничные, восемь лакеев и восемь истопников. Женская прислуга — по традиции набиравшаяся из окрестностей Петербурга — во время торжественных церемоний представляла собой забавное зрелище: пышные круглолицые крестьянки в фижмах, до удушья затянутые в корсет, с высокими причёсками, напомаженные, напудренные…

Самым близким Николаю человеком в первые годы его жизни стала няня, Евгения Васильевна Лайон, «няня-львица», как позже называл её ребёнок, обыгрывая фамилию. Это была дочь лепного мастера, некогда выписанного в Россию императрицей Екатериной. Все звали её англичанкой, хотя на самом деле она была шотландкой[10]. Сохранившиеся отзывы действительно дают основания видеть в няне благородные «львиные» черты. Смелая, решительная, открытая, при этом вспыльчивая и отходчивая, мисс Лайон привязалась к воспитаннику «до страсти, до фанатизма». Она была готова в случае необходимости поступать наперекор приказаниям гувернанток, графини Ливен и даже императрицы Марии Фёдоровны — лишь бы на пользу своему подопечному. «Вначале Лайон получала выговоры за отважность её поступков, но она не теряла доверенности императрицы, потому что сделанное или предпринятое ею оказывалось всегда хорошо и полезно»[11].

Именно Лайон научила мальчика складывать персты для крестного знамения, помогла затвердить самые первые молитвы: «Отче наш» и «Богородицу», познакомила с русской азбукой. Николай никогда не забывал доброты своей первой настоящей воспитательницы. Уже став императором, он навещал Евгению Васильевну Лайон в Аничковом дворце, где выделил ей квартиру, и даже «удостаивал иногда кушать чай со всем августейшим своим семейством». А ребёнком он строил дачу для няни (из стульев, или игрушек, или просто земли) и непременно укреплял её пушками — «для защиты».

Няню было от кого защищать. Совершенным контрастом её светлой фигуре появляется на закате павловского царствования новый воспитатель Николая, генерал Матвей Иванович Ламздорф. Этот 55-летний «педагог» «не считал себя ещё слишком старым для преследования молодой нянюшки» (Лайон тогда было около двадцати лет), а поскольку «строгая англичанка… никогда не соглашалась ласково выслушивать старого воздыхателя», это «спустя несколько времени повело к непримиримой вражде и к преследованию другого рода с его стороны». Прямо в детской великого князя стали разыгрываться неприятные и некрасивые сцены, и нетрудно догадаться, чью сторону занимал Николай в этом противоборстве: одна сторона, как пишет осведомлённый биограф, «благородная, пламенная, прямая и светлая», а другая — «коварная, эгоистичная, холодная и ограниченная». Игрушечные пушки Николая не могли ему помочь, но это лишь подогревало неприязнь к Ламздорфу, и со временем она только усиливалась.

Увы, ни унять, ни удалить любвеобильного генерала не могли ни няня, ни даже Мария Фёдоровна — назначен он был личным повелением Павла Первого. В ноябре 1800 года император приказал бывшему директору Первого кадетского корпуса, бывшему гражданскому губернатору Курляндии, бывшему командиру кирасирского полка и бывшему кавалеру при великом князе Константине, генерал-лейтенанту Матвею Ивановичу Ламздорфу занять пост воспитателя при великих князьях Николае и Михаиле.

Произошло это после того, как от должности наставника при Николае отказался один из наиболее просвещённых людей эпохи — Семён Романович Воронцов, в то время посланник в Лондоне. Разговоры о его кандидатуре начались ещё в 1797 году и не стихали достаточно долго. Сам Павел как-то упомянул, что видеть Воронцова в качестве воспитателя его сыновей хотела ещё Екатерина. Удайся этот план — и при великом князе Николае появилась бы фигура как минимум сопоставимая по масштабу с Лагарпом, просвещённым воспитателем Александра Первого. Однако сам Воронцов употребил свои связи при дворе, чтобы перевести внимание на кого-нибудь другого. Его отказ был передан царствующей чете со всей дипломатической аккуратностью: окольным путем (через приближённого ко двору барона Николаи) и при помощи самых вежливых и правдоподобных доводов. В 1798 году в конфиденциальном письме из Лондона было написано: «Говорят, что есть предположение вернуть меня через три или четыре года, чтобы сделать меня воспитателем великого князя Николая. Было бы большим несчастием для меня, если бы меня предназначили для подобного места, так как я был бы поставлен в безусловную необходимость отказаться от него, потому что нисколько не чувствую себя пригодным для столь важных обязанностей…

Народ, который в наши дни произвёл столь выдающиеся таланты в области военного дела, политики и государственного управления, в области наук и искусств… не бессмысленный народ, и нет нужды отправляться искать за 400 лье немощного старца, чтобы дать ему место, с которым он не в силах справиться и которое должно быть занято лишь человеком от 30-ти до 40 лет и крепкого здоровья. Стоит только постараться немного, и подходящий человек найдётся…»[12]

«Немощный старец» был почти ровесником генерала Ламздорфа, а его «неспособность» к воспитанию опровергается блестящей будущностью его сына, Михаила Семёновича Воронцова, ставшего одним из самых выдающихся деятелей двух будущих царствований. Отказ Воронцова — один из переломных моментов в судьбе Николая Павловича. Опытный екатерининский сановник, видимо, не предполагал возможности для третьего сына Павла занять русский престол, а павловскую политику он абсолютно не принимал. Это, в конце концов, привело его в ряды противников Павла, а вместе с тем — к отставке и даже реальной перспективе быть объявленным «изменником» лично императором. Стояла зима 1800/01 года, сезон, когда Матвей Ламздорф вступил в свои наставнические права и когда в Петербурге стремительно приближалась развязка назревшего политического конфликта. Доведённая до отчаяния павловским правлением, государственная элита готовила очередной дворцовый переворот.

Предчувствуя смуту, Павел заперся со своим семейством в Михайловском замке, — словно подготовился к осаде: рвы, подъёмные мосты, бойницы с пушками во все стороны.

При спешном переезде даже привычные игрушки были забыты в Зимнем дворце, и дети находили себе забавы с «подручными средствами». Нерасставленная мебель, к примеру, позволяла устраивать «катание в санях» по комнатам и лестницам. Под благосклонным взором матушки Марии Фёдоровны Николай и Михаил переворачивали кресла, в эти импровизированные «сани» (или в «карету» из стульев) садилась изображающая императрицу шестилетняя Анна Павловна, и мальчики скакали по сторонам на воображаемых конях, как бы конвоируя «высочайший» выезд.