Книга Загогулина - Марина Москвина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мамаша к себе на электроламповый устроила, — говорит Леня, — а там одни девушки! Платочки, платочки, платочки, а среди них — щетка: это я.
…Варан раздул грудь, набычился и, вроде такой громоздкий, как припустит! Размахивая толстым чешуйчатым хвостом, мчался во весь дух на англичан индонезийский потомок гигантских ящеров…
— Почтальоном мне тоже не понравилось, — сквозь треск «Каштана» доносится Ленин голос, — вставать очень рано. А вообще-то, я ювелир!
— Как это? — спрашивает Нунка, не отрываясь от экрана. Потому что и англичане не растерялись: открыли ящик, а в нем приманка — туша антилопы!
— Образование такое, — отвечает Леня. — Жалко, протратился!
— Протратился! — ахнула Мариам.
— Ну, там, на ювелирном, — говорит Леня, — после работы золотую пыль сдают. А я — то чихну, то рукавом смахну!..
…Угодил варан в ловушку. Ящик захлопнули — и в зоопарк.
— А сюда меня бабуся пристроила, — Леня выключил киноаппарат и зажег свет. — Помнишь мою бабусю?
— Августина Пегасьевна! — сказал Мариам.
— Точно! — обрадовался Леня.
И мы пошли домой. Нунэ — к себе. Леня — к бабусе.
А я — к нам, с Чипсом и Мариам.
«ГРАЖДАНИН» ИЛИ «ГРАЖДАНКА»?
Мои приехали в субботу.
Мама с магнитофоном-«репортером» в сумке через плечо. В желтой куртке, с веснушчатым носом и с целым букетом лиловых астр! Ну и папа тоже — в кепке-«рихтеровке»!
Я его не видела две с половиной недели. А я за него, когда он ездит читать свои лекции о международном положении, все время переживаю.
Особенно после того случая на Печоре.
В прошлом году в феврале поехал папа на Крайний Север. И вот вечером из Дворца культуры, где он должен был выступать, присылают в гостиницу лошадь с санями.
Метель! Мороз — минус какое-то ужасное количество градусов. Возница в тулупе, а моего папу в два тулупа завернул! И рукавами завязал сверху и снизу.
Едут через реку Печору. Пурга! Ветер! Тьма вокруг египетская! Вдруг — сугроб! Резкий поворот!.. И мой папа вываливается из саней прямо с головой в сугроб!
Возница чувствует — сани легче стали, лошадь быстрей пошла.
Развернул — и назад!
Схватил папу на руки, прямо в тулупах, закрученного, — обратно его, в сани!
Папа ему:
— Спасибо, гражданин!
А возница:
— Какой же я, — говорит, — «гражданин»! Я — гражданка!
Дальше ехала — всю дорогу оглядывалась. Наконец-то все теперь дома!
Чипс на радостях чуть хвост не отшиб — размахался!
Я сама-то выскочила не хуже Чипса.
Мама принюхалась и говорит:
— Чем это у тебя пахнет — вкусным?!
— Лобио! — говорю я. — Фасоль такая, армянская.
— Ой-ой-ой! — говорит папа.
И тут в переднюю выплывает Мариам. В бабушкином фартуке с самоваром на животе! С черными бровями, копия дядя Ованеса!
— …Доброе утро! — это мои родители сказали хором.
— Доброе здоровье! — отвечает Мариам.
— Ма! — говорю я, так как чувствую, что пора объясниться. — Понимаешь… у нас… с Мариам… В общем, это… будет ребенок!
У мамы с плеча поехал магнитофон.
Она еле успела его подхватить, зато на пол посыпались астры.
Папа, я и Мариам бросились их подбирать.
— К-какой ребенок??? — спрашивает мама.
— Какой-какой! — бурчу я с пола. — Обыкновенный.
Милиционер шел, раскачивался, не по-милиционерски махал руками и делал такие широкие шаги, как будто в ушах у него гремела музыка.
И мы с Нункой тоже — шагали за ним по Тверскому бульвару. И падал снег! И опять никто не знал, где мы. Даже Мариам и Чипс не отыскали бы!
Я раньше тут жила, до школы, на старой квартире. И вечно гуляла с какими-нибудь старушками.
А мама бежит к себе на радио. Разбежится и едет по льду, по черным ледяным каткам! И в конце бульвара становится такого роста — как я.
Я когда тут иду и дом вижу мой — с геодезической вышкой! И эти фонари на длинной ноге!.. Фонарь «сорок»! Фонарь «тридцать четыре»! Сами серым покрашены, а номера — желтые!.. Сказать не могу, до чего мне нравится здесь ходить.
— А у нас в Схоторашене, — заявляет Нунэ, — только стемнеет — лягушки квакают! Как волки завывают!
Тоже мне, сказанула, будто ей здесь плохо — на Тверском!
«Красная площадь» — стрелка направо.
«Трубная площадь» — стрелка вверх.
Валит снег! Трубной площади на небе не видно!
Переходим улицу и оказываемся перед будкой ассирийца — чистильщика ботинок. У стекла снаружи висят шнурки. Под шнурками на стуле — железные подковки.
— Почем подковка? — спрашиваю.
— Не продается! — отвечает ассириец. Он в шапке и пиджаке синем с люрексом. — Хе! Хе! Бери любую! На счастье! Хе! Хе! Хе!
На руке у ассирийца написано «Миша». Сидя, стертым веником он метет из будки снег.
Угол Тверского и улицы Горького пахнет гуталином.
— Зайдем в «Армению»? — предлагает Нунка.
— Давай! — говорю я.
Вдвоем тянем к себе крученую с серебряными шишками дверную ручку магазина «Армения».
На люстрах с ветками, гранатами и виноградными листьями — тоже такие же три шишки!
Мы стоим в «Сувенирах» и глазеем на нарды. Хотя выставлена «ТОЛЬКО ДОСКА БЕЗ ФИШЕК И ЗАРЫ». Так на ней написано.
Еще есть золотые туфли!.. Чеканка с профилем Давида Сасунского!.. Заколки!.. Потом — купаты и сосиски!.. Соленые огурцы!..
И банки с надписью «АДЖИКА»…
«Армения»! — на круглых значках продавцов.
«Армения»! — на конвертах пластинок.
«Армения»! — отбивают кассирши на чеках…
Появилась уборщица с ведром — в белой пилотке и красной кофте с заплатками на локтях!
Она ныряет рукой в ведро, выуживает и выжимает пупырчатую тряпку.
