Книга Рай на земле - Яна Темиз

С другой стороны, новые русские, дом в чужих руках, продать «вишневый сад» – ах, как можно, лучше гордо голодать!

Поборовшись с предрассудками, гордостью и предубеждениями, она все же позвонила в одно из ненавистных агентств. Вопреки ожиданиям, девушка, говорившая с ней, была любезна и нетороплива. Расспрашивала подробно, слушала внимательно, легко согласилась приехать, чтобы уточнить возможные цены, но и та цифра, которую она осторожно и предположительно назвала, несколько раз извинившись и повторив, что точнее скажет, только все посмотрев, – даже эта цифра поразила Елену Георгиевну до глубины души. Эта цифра меняла все: она означала беззаботное существование, поездки к морю, без которого она задыхалась, лечение давно нуждавшихся в этом зубов, тот дивный крем, который так нахваливала Инночка, возможность иногда позволить себе что-нибудь вкусненькое, новые книги и билеты в театр, новое пальто, а может быть, даже шуба…

К утру деньги за первые полгода были мысленно истрачены и от сомнений не осталось и следа.

Так в ее жизни появилась Наташа и угол под яблоней.

«Такой дом, как у вас, я ищу уже полгода, боже мой! – воскликнула девушка, едва повернув допотопную щеколду, запиравшую калитку. – Из-за этого даже в агентстве на телефоне подрабатывать стала. Господи, елка какая! А сирень… ну и пусть общая калитка, какая разница! Конечно, мы переделаем кухню, о чем разговор… и отремонтируем все сами. Вы правда согласны? Я вам за полгода отдам завтра же… с собой у меня столько нет… конечно, на машине… да мой Олег сделает эти ворота… да что вы? Буду я с ним советоваться, вот еще! Главное, чтобы мне понравилось! Мне, как видите, рожать через три месяца… вас, кстати, это не смущает? А то многие не любят, когда с детьми… ой, у вас картины какие! Старинные, наверно? Нет, мне все-все нравится, и мебель у нас есть кое-какая, и ремонт мы быстренько!.. Вы не думайте, я не всегда такая болтушка, просто вы не понимаете, что для меня это значит – найти такой дом! А продать вы не хотели бы?»

Нет, нет, только не это. Да, можно за полгода.

Конечно, начинайте, как же вам без ремонта, там же все в таком жутком состоянии. В той половине дома почти не жили. Отец иногда сдавал ее на лето дачникам, сердито выговаривал Леночке, что внуков так и не дождался, что для кого он тогда старался, что хоть бы она сама почаще приезжала или вообще бросала свою Москву и жила бы здесь – разве здесь плохо?

Вот она и живет. И неплохо. И вторая половина дома больше не пахнет сыростью и паутиной. Муж Наташи, не самый богатый, но, по-видимому, все же преуспевающий владелец что-то продающей фирмы, быстро привез рабочих, какие-то доски и коробки – и ворота стали новыми и даже красивыми, и на той половине появилась кухня, выгороженная каким-то чудом из бывшей террасы, а терраса утеплилась и превратилась в комнату, было много суеты и грязи, и Елена Георгиевна чуть не пожалела о принятом решении. Но шум и грохот скоротечного ремонта вскоре забылся, калитка стала надежно запираться, в саду загорелись фонари, а по новой дорожке, проложенной из ярких плиток не только к Наташиному, но и к Елениному крыльцу, стало можно ходить даже в слякоть и дождь, не боясь запачкать хорошие туфли.

И появились хорошие туфли.

И места, куда пойти в этих туфлях.

У веселой и шумной Наташи родился уже второй ребенок, и Елена Георгиевна, несмотря на все устрашающие предостережения Инночки, была довольна тем, как все сложилось.

Даже тем, что обнаружила новый угол в собственном саду.

Хорошо забытый старый, быстро ставший любимым. Здесь, под корявыми разлапистыми мамиными яблонями, было тенисто и всегда пахло землей и почему-то грибами, а малина, когда-то предусмотрительно посаженная у забора, так разрослась, что скрыла сам забор и пробралась к соседям, у которых, судя по всему, этот угол сада тоже избежал перестроек и чисток. Темная зелень надежно скрывала границы участков, и, сидя здесь, можно было чувствовать себя так, словно сидишь в настоящем лесу, где нет ни заборов, ни сараев, ни грядок.

– Я же знаю, что ты под яблоней! Вот встань сейчас же, отложи свою Агату Кристи, иди в дом и достань паспорт!

– И вовсе не…

– Ну тогда, значит, Маринину! – Инночка с презрением относилась к детективам и не упускала случая свое презрение продемонстрировать. – Иди и скажи мне номер. Давай, Елена Прекрасная, брось созерцать свои райские яблоки и иди! Только не говори, что у Елены было другое яблоко, без тебя знаю! Нет, Елечка, я действительно не понимаю… ну для меня хотя бы! Я же так устала, сто лет никуда не ездила, тут еще Толя со своей премьерой! Я уже слышать не могу про этого Левенталя, который там куда-то эту карту Африки не туда повесил! Ну не могу, и все! Хотела даже к тебе в Загорянку сбежать, а тут такой случай! Елечка, я тебя прошу…

– Да я иду уже, иду. Просто не люблю я неожиданностей… да, а как же Ася? Она тоже не едет? Ты же ее номер для Саши оформила? – вряд ли в планы Инночки входило сводить вместе пятнадцатилетнюю внучку и любовника, которому отнюдь не «за шестьдесят», а всего лишь за сорок.

– Да она только рада не ехать! Охота ей при родителях две недели сидеть! У нее новый мальчик появился, бой-френд, как они говорят, зачем ей эта Анталья? Она там раз пять была. Я ее номер сделала для Саши, но жить в нем будешь ты, там это никого не волнует. Толя спокоен, что я с тобой… да… вот еще что… я тебе сразу хотела сказать… Елечка, ты только не пойми неправильно…

Елечка. Ёлочка. Так звали ее все с самого детства.

Кажется, это придумал отец, когда сажал ту елку. Или он сначала придумал, а потом из-за этого посадил елку? Уже и не вспомнить.

Вот они, елкины лапки, нежно-зеленые на кончиках и почти черные или рыже-ржавые в глубине, у ствола. Проходя мимо, она привычно погладила опущенную ветку.

Сколько же связано с этой елкой, господи! «Это будет твоя елочка, ты будешь расти – и она вместе с тобой», – вот она теперь уже и старится вместе со мной. А как все помнится, как будто вчера: вот мама наряжает ее, совсем маленькую, для Нового года, вешает какие-то бедные, самодельные, но казавшиеся такими красивыми гирлянды; вот отец обмахивает ее от снега, это уже другой Новый год, он с трудом дотягивается до макушки, куда пытается прикрепить звезду; вот он обрубает нижние ветви, чтобы елочка росла прямая и красивая, это же твоя елочка, Ёлочка моя!

Она помнила и как отец сажал ее: основательно, по всем правилам, как и все, что он делал, учитывая особенности корневой системы, не слишком близко к дому и не слишком далеко, прикидывая, куда будет падать тень. «Папа, туда, где ты стоишь, тень от этой елки упадет лет через сто! Уже ни тебя, ни меня не будет!» – беспечно кричала она, совсем не задумываясь над тем, что говорит. Это теперь такими словами бросаться не станешь.

Вот и отца давно нет, и мамы, и елка, прямая, красивая, хоть в Кремле ставь, уже выше дома и видна от дороги. Скоро и останется здесь от их жизни только дом и елка. И тень от елки…

– Елена Георгиевна! Я на рынок, вам что-нибудь нужно? – звонкий голос Наташи прозвучал где-то совсем близко, заставив ее вздрогнуть и прибавить шагу: Инночка же ждет.