Книга Недожитая жизнь - Зое Дженни

Пауль озадаченно огляделся вокруг, вскочил и в ярости хотел было уже накинуться на новенького, когда Зиги цепко схватил его за плечо.

Сезен радостно захлопала в ладоши.

— Ты никогда не видела более глупой физиономии, чем сейчас у Пауля! — смеясь воскликнула она, одновременно вынимая из камеры пленку и засовывая ее в карман.

Айсе по-прежнему стояла как завороженная, прижавшись к оконной раме. Сезен ободряюще похлопала ее по плечу.

— Зафир еще жив или?..

Во дворе с чувством облегчения, снова громко болтая, расходились ученики. Уголком глаза Айсе видела, как новенький скрылся в здании школы. Затем ученики через вестибюль спешно разбежались по классам, и под каштанами снова воцарилась тишина.

* * *

Недавно Зиги плюнул на пол у меня за спиной. Я отчетливо слышала, как он сразу за мной вошел в вестибюль и неожиданно плюнул. Потом резко развернулся и ушел. Они обязательно подстерегут где-нибудь Зафира и поколотят — это всего лишь вопрос времени. От этой мысли мне становится дурно. Зафир убегать бы не стал. Напротив, он ответил бы на каждый удар, потому что, впадая в ярость, начинает крушить вокруг себя всё и защищаться.

Мне приснилось, что я осталась на свете одна с Зафиром. Как тогда, когда мы целое лето прожили в этой долине, где можно было бесследно исчезать. Отец, помнится, снял на время каникул дом. Он одиноко стоял выше по берегу реки, на лесном лугу, несколько в стороне от деревни. К дому можно было пройти только по узкой тропинке, и время от времени мы с Зафиром намеренно уклонялись с дороги и углублялись в лес, будто в пещеру. Я шла за Зафиром. Он надламывал колючие ветки или отводил их в сторону, чтобы я могла беспрепятственно двигаться.

«Здесь мы могли бы сгинуть навеки», — сказал Зафир. Мы представили себе, как наши родители вызывают полицию, которая ночью с собаками и прожекторами начинает вдоль и поперек прочесывать лес, разыскивая нас.

«Не исключено, что им было бы все равно, — вдруг сказала я, — не исключено, что они только облегченно вздохнули бы, если бы мы больше не вернулись, и были бы счастливы наконец избавиться от нас».

Зафир испуганно посмотрел на меня и от досады прикусил губу. Мы разлеглись прямо на земле, подгребли под голову охапку прохладной листвы, над нами густились кроны деревьев. Меж листьев просвечивало небо, точно разрезанное на тысячи лоскутков, и время от времени сквозь них проглядывало солнце, изливая на нас свои лучи и пригревая лица. Нам не было страшно, мы взялись за руки и поклялись остаться лежать здесь, пока не стемнеет. Когда мы наконец вернулись, было уже довольно поздно. Еще издали мы увидели, что отец ходит вокруг дома с карманным фонариком; он громко выкрикивал в темноту наши имена. Мать вышла навстречу нам с растрепанными волосами и покрасневшими от слез глазами. Она хватала нас за плечи, трясла нас. Я ощущала на своей коже ее горячее от рыданий дыхание.

«Никогда больше так не делайте!» — крикнул отец и немедленно отослал нас в постель.

Но я лежала под одеялом и улыбалась. «Нам никогда больше не следует уходить, — сказал Зафир. — Мама вот плакала». Совесть у него была нечиста.

«Мы ведь для того так и поступили, — сказала я удовлетворенно. — Теперь мы навсегда знаем, что они нас любят».

Неподалеку от дома были какие-то развалины. Между камнями росла трава и полевые цветы. Там обитала черная кошка с маленькой египетской головой. Она была худющая, будто ее морили голодом; иногда мы с Зафиром приносили ей чего-нибудь поесть. Однажды мы наблюдали, как она поймала ящерицу. Хвост и голова ящерицы свисали у нее изо рта. Затем она несколько раз бросала ее на землю, чтобы, выпустив когти, опять и опять прыгнуть на нее, и так повторялось до тех пор, пока ящерица не перестала двигаться. Но кошка подбрасывала ее в воздух и всячески играла ею, хотя та давно уже была мертва.

В доме было всего две небольшие спальни и кухня с камином. Пахло камнем и дымом. По ночам мы с Зафиром долго лежали без сна и разговаривали, а за окном трещали цикады.

Старая керосиновая лампа привлекала ночных мотыльков, которые слетались на ее горячее стекло и сгорали. Утром мы собирали их. Позади дома мы вырыли для мотыльков крошечную могилу. Мы назвали ее Световой могилой.

«Потом мы поженимся и будем жить в таком доме», — говорил Зафир. На реке мы играли в свадьбу. Фатой мне служила белая простыня, которую я повязывала на голову. Рука об руку мы стояли на камне и смотрели в воду перед собой.

«Мы будем всегда вместе, — сказал Зафир, — сколько будем жить».

Мы больше не хотели возвращаться в город, а в конце каникул заболели. Зафир и я с одинаковым вирусом лежали в постели. Мать ухаживала за нами, но она не участвовала в нашей горячке и ознобе — мы были как будто не два разных тела, а одно-единственное. Когда Зафира рвало, я придерживала его голову, запустив руку в черные кудри, и успокаивала его. Но едва приступ проходил у него, становилось худо мне, и тогда я склонялась над тазом. Мы делили каждую конвульсию и каждый скачок температуры.

«Мы, наверное, умрем», — говорил он.

«Тогда мы умрем вместе», — утешая, говорила я. Он облегченно кивал, а я брала его обессиленную лихорадкой руку в свою.

Сейчас мне не вспомнить, когда Зафир взялся меня опекать и следить за каждым моим шагом. Но, кажется, с тех пор мы разделились и стали похожи на две половинки разбитой чашки, которые уже невозможно соединить.

Айсе отложила карандаш в сторону, закрыла тетрадь в голубом переплете и, когда в дверь неожиданно постучали, торопливо сунула ее в ящик письменного стола. Это был короткий, нетерпеливый стук Зафира, и не успела она ответить, как он уже открыл дверь и вошел в комнату.

— Чем занимаешься? — с любопытством спросил он. В зеркало шкафа она увидела, что он уселся на кровать.

— Работаю, — сказала Айсе и быстро открыла первую попавшуюся тетрадку, лежавшую на столе.

— Ты в самом деле решила завтра пойти туда?

Айсе, ничего не ответив, склонилась над тетрадью.

— Я еще раз поразмыслил об этом, — сказал Зафир. — Будет лучше, если ты останешься дома. Кто знает, что за публика там соберется.

— Все друзья Сезен, — ответила Айсе.

— Вот именно.

Айсе обернулась и с негодованием посмотрела на него.

— Сезен исполняется восемнадцать лет, и я иду на ее день рождения, нравится тебе это или нет! — громко заявила она.

Родители впервые разрешили Айсе уйти вечером, но только, к великому возмущению Сезен, в сопровождении Зафира, который должен будет доставить ее домой ровно в одиннадцать.

Зафир понурил голову, как будто его взяли за шиворот.

— Что ж, будь по-твоему, — сказал Зафир, — но клянусь тебе, ровнехонько в одиннадцать мы уйдем.